Он принялся искать свои ошибки, прикидывать, а как бы поступил в той или иной ситуации теперь, при своём нынешнем опыте, зная наперёд, к чему приведёт то или иное его действие или бездействие, сказанная фраза или молчание. Все ситуации, которые он таким образом проигрывал, были так или иначе сопряжены с тем, что привело к потере работы и даже самой возможности профессиональной деятельности. Последнее обстоятельство было именно таким – утрата возможности работать в соответствии с профессией и квалификацией. Ведь не ехать же ему отсюда, где он имел квартиру, где уже годами сложился и устоялся быт, в белый свет. Бросить всё и начать заново? В принципе – возможно, но лишь теоретически: куда ехать-то? Разве его кто-то где-то ждёт, приглашает, направляет?
На письма, ещё в марте отправленные в Москву – в Минвуз, в Минздрав – и сейчас, в июне, не было никаких ответов, хотя к письмам он приложил и списки своих научных трудов, и копии трудовой книжки, и заверенные нотариусом копии диплома ВАК. В мае он сам ездил в Москву и понял, что всё незаметно, но неотвратимо изменилось. Отношение к нему во всех инстанциях, куда он обращался в поисках работы, разительно отличалось от того, к которому он привык и которое было нормой до Горбача – "этого с кляксой на лысине", как уже почти открыто отзывались все знакомые Фёдорова о нынешнем руководителе страны. Съездив в Москву, Фёдоров убедился, насколько правильна и актуальна новая поговорка: "Раньше говорили – иди к чёрту, теперь говорят – приходите завтра".
Когда чувство горечи и досады от переживаемой несправедливости немного утихло, когда он смог взглянуть на происшедшее с ним в контексте развития общей ситуации в стране, только тогда он смог постепенно выйти из своей депрессии. Тогда-то, в июне 1990 года, незадолго до возвращения из Ленинграда невесты, и родилась у него странная мысль: а нельзя ли найти способ, чтобы всё переиграть, чтобы повернуть развитие страны на другую ветвь? Только в таком душевном состоянии, которое было у Фёдорова в то время, когда психика, не выдерживая одновременно свалившихся на него невзгод, оказалась на хрупкой грани между психическим здоровьем и болезнью, – только в этих условиях и могла зародиться подобная безумная мысль.
Фёдоров отдавал себе отчёт, в каком оказался положении, как опасно оно для психического здоровья. Знал он и то, что такая депрессия, которая сочетается, как у него, с необычным повышением активности, называется ажитированной. Что именно в таком состоянии люди чаще всего и совершают самоубийство. Однако кончать с собой он не собирался: мешала и ответственность (хотя бы перед своей невестой и матерью), и не угасшее стремление восстановить справедливость. Вот тут и родилась у него безумная идея – каким-то образом повлиять на прошлое, чтобы изменить настоящее, не допустить его.