Они так и выехали за ворота монастыря, ведя скакунов неспешной поступью. Когда ненавистное здание скрылось за поворотом, монах притормозил свое животное и подождал немного приотставшего Влада.
— Ну как, теперь и поговорить можно? — усмехнулся темноглазый монах.
— Зачем ты меня освободил? — вырвался очевидный вопрос у все еще пребывающего в недоумении спасенного.
— Давай двинем коней потихоньку из города, чтобы до темноты выбраться за ворота, а по пути и поговорим, — опять усмехнулся монах. — Я думаю, тебя еще с часик не хватятся, а к тому времени мы уже расположимся со всеми походными удобствами на ночевку.
Иезул для начала решил рассказать все, что сам знает о «новорожденном», и взял с Влада обещание, что тот потом расскажет о себе остальное, причем, начистоту и без утайки. Жертва инквизиции после некоторого колебания согласилась. Все-таки это была возможность обрести сильного союзника, без которого шансы достичь своей цели оставались мизерными.
Оказалось, что Иезул знал о новеньком не так уж и мало. После допроса схваченного на базарной площади смутьяна, монахи поспешили разыскать странствующего монаха, который недавно привел выродка для сжигания на костре. Они-то и поведали все вытащенные из пленника подробности, а так же поделились неутешительными результатами тестов, по которым выходило, что захваченный вроде бы и стопроцентный человек. Но с другой стороны их смущала его способность столь сильно влиять на живность.
— А теперь, рассказывай, что ты им наврал, — незлобно усмехнулся монах.
— А что, не сходится? — осторожно переспросил спасенный.
— Не сходится, — кивнул Иезул. — Если и мне наврешь, то мы с тобой расстанемся.
Влад понял, что с ним не шутят и нужно платить по счетам, а откровенность будет лучшей платой за освобождение. Он начал прямо со своей жизни в реале. Монах внимательно слушал, ни разу не перебив собеседника. Только раз они прервались, чтобы проехать городские ворота. Солнце уже совсем склонилось к закату. Иезул показал новое направление следования и попросил продолжать.
Когда Влад дошел до трагедии в Питере, монах не выдержал и, похлопав Влада по плечу, произнес только одно слово:
— Сочувствую…
И столько в этом слове было понимания, что свободного маркера совсем понесло на откровения. Он уже на одном дыхании выдал все о беседе с незнакомцем в несуществующей темноте и закончил признанием, что разобьется в лепешку, но найдет Ксюшу. Они еще некоторое время неспешно ехали по узким улочкам, но монах не спешил нарушать молчание. Наконец он произнес, словно взвешивая каждое слово: