Планшет разведчика (Туманов) - страница 46
Но лучше бы без шума, без стрельбы: где-нибудь поблизости должны быть другие посты. К тому же солдат сейчас видит, не меня, а немецкого обер-ефрейтора. Каска, шинель, автомат — вот и пригодились.
— А… аллес ин орднунг! — Я устало махнул рукой.
Солдат в окопе даже не проводил меня взглядом, когда я прошагал дальше по берегу. Замерз, видно, не до этого… А у меня под ногами вместо сырой, податливой земли вдруг оказалась гладкая площадка. Притопнул ногой — асфальт. Глянул влево в темноте заметны еще более темные, чернее ночи, огромные кубы зданий в несколько этажей. Город!
Я на набережной! Справа река, слева большие дома. За крышами ближних домов чернеют другие они уступами поднимаются вверх. Город подымается высоко по берегу, края его не видать…
Брожу в темноте по городу, ищу какой-нибудь необитаемый дом: надо же добыть провизию. Иначе, чувствую я, не выбраться. Откуда же взяться силам — столько времени не было ничего во рту, кроме талой воды, ягод шиповника да одного солдатского сухаря! Если бы не сухарь из Лешиного «энзе», не дойти бы и до этого города.
Захожу в один из дворов. Перехожу в соседний двор. От легкого толчка открылась дверь какого-то флигелька. Медленно, ощупью — не свалить бы чего ненароком — двигаюсь по узкому, заставленному громоздкими ящиками коридору, то и дело ударяюсь об острые выступы. Коридор заставлен шкафами. Вскрываю дверцы. На полках баночки, кулечки и что-то рассыпчатое.
— Продукты, — шепчу я, — продукты!
Наконец-то подкреплюсь, черт возьми! Конечной не очень-то наешься крупой, лапшой да сухими макаронами, но и это благо! Хожу я возле своих запасов с набитым крупой ртом, радуюсь. Попалась банка с маринованными огурцами — хорошо! Банка с повидлом — пир. Поспешно ухожу, рассовав по карманам все, что нашел съедобного.
Надо обязательно до рассвета выбраться из города, и я прибавляю шаг.
На восточной окраине города вдоль крутого обрыва тянутся окопы. Над брустверами виднеется множество касок. Кое-где вспыхивают огоньки папирос. Хотел проползти у самого обрыва — не вышло: окоп заканчивается пулеметной площадкой, с которой то и дело к тому берегу летят трассирующие пули. Впереди, значит, из города дороги нет.
Терпеть больше нельзя, не могу: — ноги и руки со всем костенеют, а это значит — не смогу стрелять.
Вылезаю из-под куста и сажусь совершенно открыто, на виду у всех. Не забываю, конечно, при этом напялить каску и накинуть на плечи зеленую шинель. Сижу так же, как метрах в двухстах от меня сидят на пригорке два немецких солдата. Разогрел руки, обтер пистолет, огляделся. Несколько немцев поглядывало в мою сторону, но их взгляды на мне не задержались: вряд ли кто заподозрит, что враг может сидеть вот этак на виду у всего города.