— В городском.
— Ага! В городском! Так почему же ты, мразь несчастная, не снимаешь передо мной шапку? Учить нужно?
Ловко обитая Чебурахиным гимназическая фуражка летит в грязь. Оскорбленный, униженный гимназист горько рыдает, а Чебурахин, удовлетворенный, «как тигр (его собственное сравнение) крадется» дальше.
И вот теперь этот страшный мальчик, еще более страшный, чем Володя, — вежливо здоровается с мелкотой, а когда Володина мать спрашивает его фамилию и чем занимаются его родители, яркая горячая краска заливает нежный, смуглые, как персик, Чебурахинские щеки.
Взрослая женщина беседует с ним, как с равным, она приглашает садиться! Поистине, это Рождество делает с людьми чудеса!
Мальчики садятся у окна и, сбитые с толку необычностью обстановки, улыбаясь, поглядывают друг на друга.
— Ну, вот хорошо, что ты пришел. Как поживаешь?
— Ничего себе, спасибо. Ты что читаешь?
— «Дети капитана Гранта». Интересная!
— Дашь почитать?
— Дам. А у тебя не порвут?
— Нет что ты! (Пауза). А я вчера одному мальчику по морде дал.
— Ну?
— Ей Богу. Накажи меня Бог, дал. Понимаешь, иду я по Слободке, ничего себе не думаю, а он ка-ак мне кирпичиной в ногу двинет! Я уж тут не стерпел. Кэ-эк ахну!
— После Рождества надо пойти на Слободку бить мальчишек. Верно?
— Обязательно пойдем. Я резину для рогатки купил. (Пауза). Ты бизонье мясо ел когда-нибудь?
Володе смертельно хочется сказать: «ел». Но никак невозможно… Вся жизнь Володи прошла на глазах Чебурахина, и такое событие, как потребление в пищу бизоньего мяса, никак не могло бы пройти незамеченным в их маленьком городке.
— Нет, не ел. А, наверное, вкусное. (Пауза). Ты бы хотел быть пиратом?
— Хотел. Мне не стыдно. Всё равно, пропащий человек…
— Да и мне не стыдно. Что ж, пират такой же человек, как другие. Только что грабит.
— Понятно! Зато приключения. (Пауза). А позавчера я одному мальчику тоже по зубам дал. Что это, в самом деле, такое?! Наябедничал на меня тетке что курю. (Пауза). А австралийские дикари мне не симпатичны, знаешь! Африканские негры лучше.
— Бушмены. Они привязываются к белым. А в углу бушмен Егорка уже, действительно, привязался к белым:
— Дай конфету, Милка, а то на стол плюну.
— Пошел, пошел! Я маме скажу.
— Дай конфету, а то плюну.
— Ну, и плюй. Не дам.
Егорка исполняет свою угрозу и равнодушно отходить к печке. Милочка стирает передничком с колбасы плевок и снова аккуратно укладывает ее на тарелку. В глазах её долготерпение и кротость.
Боже, сколько в доме враждебных элементов… Так и приходится жить — при помощи ласки, подкупа и унижения.