Очнулся я сидящим на полу у дверей лаборатории от того, что Вольский брызгал мне в лицо водой. Руки до локтей дико болели и не слушались. Я с трудом поднял их, еще сжимающие смолкший «зубр», и подивился неестественному сине-белому цвету кожи. Лишь долгую минуту спустя я догадался, что руки свела от напряжения обыкновенная судорога. Я замотал головой и замычал от боли. Профессор радостно вскрикнул и кинулся меня трясти и обнимать.
— Живой, о Господи, живой! — скороговоркой лопотал он, пытаясь подставить меня на ноги. — Я уже думал — всё!
— Что «всё»? — через силу пробормотал я и, держась за косяк двери, медленно поднялся. — Где комиссар?
— Когда вы начали стрелять, в вас ударила такая фиолетовая молния и вы упали! — попытался объяснить Вольский, бестолково суетясь вокруг. — А господин комиссар упал еще раньше и до сих пор не двигается и кажется не дышит. Белый весь…
— А женщина, та, что напала, где она? — схватил я его за грудки одной рукой, тогда как другая все еще продолжала сжимать оружие.
— Она там, — испуганно махнул в угол лаборатории Вольский, — тоже лежит и не шевелится. Похоже попали-таки вы в нее, Дмитрий Алексеевич.
— Черт! — вырвалось у меня непроизвольно, потому что я только сейчас понял, кто напал на нас. — Это же дикое везение, что мы живы остались! Вы хоть знаете, кто там лежит, а?..
— Су-сумасшедшая, — вытаращился на меня Вольский. — Это наша новая сотрудница, На-надежда Селимова. О, Господи!.. — его снова начала бить крупная дрожь.
— Селимова, говорите? — уточнил я, хотя и был уверен, что это не так. — Что ж, посмотрим…
Пошатываясь от слабости, я двинулся в дальний угол помещения и даже не стал задерживаться возле неподвижного тела комиссара. Для меня сейчас было жизненно необходимо убедиться, что та, за которой мы охотились долгие месяцы, мертва.
Да, я оказался прав! Там действительно лежала Нурия Саликбекова. Она упала навзничь, когда тяжелые пули из «зубра» пробили ее тело сразу в пяти местах. Она лежала, раскинув руки с широко раскрытым немигающим взором, устремленным в казенный потолок; и смертная поволока уже затянула легким туманом когда-то ясные и беспощадные глаза; и черные, еще дымящиеся, грубые, рваные воронки, испятнавшие белоснежную ткань рубашки не оставляли никаких сомнений, что эта красивая и страшная женщина наконец умерла! И вместе с осознанием этого факта, ко мне пришла вовсе не удовлетворенность, а какая-то опустошенность, словно из меня выдернули некий стержень, поддерживавший все мое существо в течение этих страшных месяцев со дня гибели Ирины…