Одолев, наконец, лестницу, Мередит направился не к себе, но к комнате Николаса Блэка. Услышал, как художник ходит внутри. Но когда постучал, ответа не последовало, а повернув ручку, Мередит обнаружил, что дверь заперта. Он постучал вновь, подождал и ушел ни с чем…
Один в своей комнате, где солнечные лучи падали на картину с Паоло Сандуцци, Николас Блэк медленно погружался в отчаяние. Не оставалось ничего другого, как признать, что жизнь – загадка без ответа, и нет нужды в новых попытках разрешить ее.
В этот раз художник поставил на карту все: деньги, благосклонность графини, возможность возродить свою репутацию, надежду компенсировать то уродство, которым наградила его природа. Но теперь он знал, что играл, как всегда, мечеными картами, и они постоянно ложились против него. Природа, общество, закон, церковь – все они сговорились в стремлении лишить его самых простых радостей жизни. Его обчистили основательно, лишив всего, даже надежды. И некуда ему было идти, кроме как в тот мирок, откуда его уже выгнали смехом.
Церковь взяла бы Блэка назад, но за дорогую цену: смирение разума и воли, раскаяние, самоограничение. Суровые инквизиторы вроде Мередита вывернут его наизнанку, а затем погонят вперед, тряся перед носом морковкой вечного спасения. На это согласиться он не мог. Нельзя требовать от человека расплаты за все причуды сардонического Создателя.
Блэк подошел к столу, пододвинул к себе чистый лист бумаги, нацарапал три торопливые строчки и расписался. Затем взял мастихин, вернулся к мольберту и начал разрезать картину на мелкие кусочки.
Никогда ранее Мередит не испытывал столь жгучего стыда. Какими бы ни были прошлые грехи Николаса Блэка, сколь извращенной ни была бы его натура, и в нем-таки сохранилось стремление творить добро. И искорку этого стремления следовало лелеять, чтобы раздуть в костер. Он же, своей последней жестокой фразой, залил ее ушатом воды. И прощения ему не было. Любое объяснение не могло расцениваться иначе, как лицемерие. Сострадание, которое он, казалось, обрел с помощью Джакомо Нероне, оказалось насквозь фальшивым. Он остался точно таким же, каким прибыл в Джимелло Миноре: пустым, лишенным человеколюбия, благочестия.
Мысль эта преследовала его и во сне, и осталась с ним, когда он проснулся. Выход был только один: извиниться за грубость и постараться вновь установить контакт с Блэком, который, должно быть, безмерно страдает.
Мередит встал, умылся, вышел в коридор и направился к комнате художника. Дверь была приоткрыта, но, когда он постучал, Блэк не отозвался. Священник распахнул дверь и вошел. Никого. Застеленная постель. Изорванная картина на мольберте.