Хирург откинулся в кресле, взял со стола нож для резки бумага, на мгновение задумался, будто подбирая нужные слова:
– Я могу оперировать. В этом случае вы умрете через три месяца.
– А если без операции?
– Тогда вы проживете чуть дольше, но смерть будет более мучительной.
– На сколько дольше?
– Я даю вам шесть месяцев. Максимум, двенадцать.
– Трудный выбор.
– Да, но решать вы должны сами.
– Это я понимаю.
Хирург облегченно вздохнул. Худшее осталось позади. Он не ошибся в этом человеке. Интеллигентный, уравновешенный. Он переживает потрясение, свыкнется с неизбежным. И когда начнется агония, достойно встретит ее. Церковь убережет его от нужды, а потом похоронит с почестями. Никто не будет скорбеть о нем, это тоже зачтется, как высшая награда за обет безбрачия. Он уйдет из жизни без жажды ее удовольствий и боязни за неисполненные обещания.
Спокойный голос Блейза Мередита прервал размышления хирурга.
– Я подумаю над тем, что вы мне сказали. Если я откажусь от операции и захочу вернуться к работе, вы сможете дать мне подробную выписку из истории болезни для моего врача? Прогноз на будущее, возможно, рецепты?
– Разумеется, монсеньор Мередит. Но вы работаете в Риме, не так ли? К сожалению, я не знаю итальянского.
Блейз Мередит позволил себе улыбнуться.
– Я переведу выписку сам. Мне будет интересно.
– Восхищен вашим мужеством, монсеньор. Я не принадлежу к католической церкви, как, впрочем, и ни к какой другой, но полагаю, что в этот тяжелый момент вы найдете утешение в молитвах.
– Доктор, – просто ответил Мередит, – я слишком долго был священником, чтобы уповать на молитвы.
И теперь он сидел на скамейке в парке, под весенним солнышком, думая о коротком будущем, открывающем путь в вечность. Когда-то, в студенческие годы Мередит слушал проповедь старого миссионера о воскрешении Лазаря. О том, как Христос встал перед замурованным склепом и приказал открыть его, как из склепа повеяло запахом разложившейся плоти, как Лазарь вышел на зов Христа, путаясь в погребальных одеждах, и остановился, щурясь от солнечных лучей. «Что чувствовал он в ту минуту? – вопрошал старик-миссионер. – Какую цену заплатил за возвращение в мир живых? Осознавал ли он свою ущербность, ибо от роз веяло на него гнилью, а каждая девушка виделась волочащим ноги скелетом? Или, наоборот, шагал по земле, зачарованный новизной вновь обретенной жизни, с сердцем, полным любви и жалости к человеку?»
Мередит размышлял над этим много лет. Даже подумывал написать роман. Теперь наконец он получил ответ. Не существовало ничего слаще жизни, драгоценнее времени, милее прикосновения к росистой траве, дуновения ветерка, аромата распустившихся цветов, звука человеческого голоса, поднебесного пения птиц.