— Изгнали мы твоих бесов, матушка, — важно возвестил Серафим Степанович, — Будешь отныне почивать в тиши, никто тебя более не потревожит. А бесов наслал на тебя печник.
— Ах, и впрямь он! Вот ведь запамятовала! — обрадовалась бабка.
— Чем прогневила мастера? — поинтересовался старец.
— Да трубу стал перебирать — покосилась вся, собака, — и оплату вдвое потребовал, против прежде уговоренной. Я ему — побойся Бога, мол, где ж мне деньги такие взять? Он зубами поскрипел, но работу доделал. А потом бесы выть и начали. Кто ж знал, что он колдун? Я-то его искала, да он уж в город подался.
Старушка не знала, как и благодарить спасителей.
— Правда выгнали? — недоверчиво спросила Глафира у Феликса, на одежде которого теперь тоже красовалась пара белесых пятен.
— Разумеется, — сказал он, отряхивая манжеты от золы.
А поправив воротник и пригладив волосы, которые, впрочем, немедленно вновь приняли своевольное положение, покосился на девушку и загадочно усмехнулся. Она не сводила с него умоляющих глаз.
Сжалившись, он отвел ее подальше от старушки и тихо признался:
— Не было там бесов. Это печник со злости в дымоход специальные свистульки вставил — они и завывали по ночам. Я сам всех тонкостей не знаю, но у Серафима Степановича большой опыт в экзорцизме, в том числе и таком. Он и призраков с чердаков частенько шугает, и чертей из подвалов. Однажды даже из самовара демона изгонять пришлось.
— А как он понял, что тут печка виновата? — допытывалась девушка.
— Ну сама посуди: бабка явно туга на ухо. Посмотри, как она одета — даже в такую жару ходит в душегрейке. Можно предположить, что и спать ей нравится поближе к печке. К тому же она сама сказала, что слышит бесов исключительно по ночам — то есть когда ее уши находятся в непосредственной близости к печи. Что и подтвердилось, когда осмотрели дом.
— Феноменально, — сказала Глаша.
И поймала на себе его взгляд — уже не столь холодно-равнодушный, как вчера. Только теперь она заметила, какого необычайного цвета его глаза — вроде бы светло-серебристые, но изменчивые, как вода. В них отразилось глубокое синее небо, золотые искры солнца… и она сама.
— Ой, что-то я заболталась с вами, Феликс Тимофеевич, — проговорила Глаша. — Домой пойду, надо еще корову подоить…
И она убежала. Лишь на мгновение ослепил алый взвившийся колокольчик сарафана и молнией рассекшая огонь голубая ленточка.
— Ух, здолово вы это!
Феликс обернулся: поверх изгороди, возле которой они разговаривали, показалась голова с двумя косичками — до Глафириных им еще расти и расти.
— Это з получается, что у тети Маши тозе не домовой виноват? — вопросила голова, украшенная кроме косичек еще конопатым носом и смышлеными глазками. Подтянулась повыше и, упершись локтями о жердь, подперла щеки ладошками.