В нашем аббатстве аристократка складывает свои любовные письма в специальную шкатулку у входных дверей, чтоб сестры могли поразвлечься в час досуга; мещанка же прячет свои любовные письма на дно укладки.
Аристократка не роняет себя; мещанка же пристраивается под тополями и яблонями.
Аристократка любезна и предупредительна с мелкими воришками; мещанка же вызывает полицию.
Аристократка понимает, что научные способы надзора с помощью электроники составляют ценное и удобное подспорье ее естественной любознательности; мещанка же видит в таких новшествах адские козни и предпочитает благопристойно сидеть и вышивать.
Аристократка впадает или не впадает в смертный грех; мещанка же грешит по мелочам, не отваживаясь на большее.
Аристократка стойко сносит то «Терзание Духа», о котором писал в трактате, так и озаглавленном по-англосаксонски, мой предок Майкл Нортгейт в 1340 году: мещанка же мучается жалкими угрызениями нечистой совести.
Аристократка может втайне не веровать ни во что; мещанка же всегда верует во всеуслышание и всегда верует неверно.
Аристократка попросту игнорирует скандал, затрагивающий ее обитель; мещанка же готова поведать о нем urbi et orbi{18}, то есть встречному и поперечному.
Аристократка свободна; мещанка же вечно томится мечтой о свободе.
Александра замолкает и озаряет сестер ангельской улыбкой нездешнего знания. Фелицата оторвалась от вышивания и смотрит в окно, словно негодует, что дождь кончился. Прочие сидящие за столом сестры глядят на Александру, которая заключает:
— Сестры, трезвитесь, бодрствуйте. Я говорю не о нравственности, а о нравах. Наш предмет — не безгрешность и не святость; то и другое — дело благодати; вопрос в том, пристало ли нам называться леди, а это уже зависит от нас. В юности моей хорошо говорилось, что вопрос «она настоящая леди?» ответа не требует, потому что в случае с настоящей леди вопроса не возникает. И взаправду, не печально ли, что нам поневоле приходится задаваться этим вопросом у нас, в аббатстве Круском?
Фелицата выходит из-за стола и прямо становится у дверей, наперехват, исступленно высматривая своих сторонниц в общей веренице. Но все хотят быть настоящими леди, и даже монахини-вышивальщицы потупляют долу смущенные глаза: их ждет ужин, рис и тефтельки, изготовленные из собачьих консервов, весьма питательные и вполне заслуженные.
Фелицата выходит за ними, и Милдред говорит:
— Верную ноту вы взяли, Александра. Все они — что послушницы, что монахини — снобы до мозга костей.
— Александра, дело сделано,— говорит Вальбурга.— Я думаю, конец теперь влиянию Фелицаты на монахинь-ренегаток.