О, дни младенчества! Душа
Сияла счастьем, в рай спеша.
Но после понял я, что тут
Назначен искус мне и труд,
И сердце отучил свое
Стремиться в вечное жилье
{21}.
— Дело в том, Уинифрида, что уж очень это было рискованно — передавать деньги переодетому семинаристу-иезуиту в женской уборной Селфриджа. Его могли арестовать за нарушение благопристойности. На зтот раз вы, пожалуйста, измыслите что-нибудь понадежнее.
Аббатиса выпарывает маленькими ноженками, ниточку за ниточкой, изумруд в тонкой оправе из риз Пражского Младенца.
— Мне крайне огорчительно,— говорит аббатиса,— расходовать, тратить, расточать, разбазаривать, переводить, транжирить и пускать по ветру приданое наших сестер, да еще таким несуразным образом. Эти иезуиты — настоящие пиявки. Вот, возьмите. Заложите его в ломбард и договоритесь с отцами Бодуэном и Максимилианом, где им удобнее получить деньги. Только оставьте в покое женские уборные.
— Хорошо, мать аббатиса,— говорит Уинифрида и плаксиво добавляет: — Пусть бы со мной пошла сестра Милдред или сестра Вальбурга...
— Они же совершенно не в курсе,— говорит аббатиса.
— Да совершенно они в курсе,— говорит Уинифрида, дура безнадежная.
— Если на то пошло, так и я совершенно не в курсе,— говорит аббатиса.— Мне по сценарию не полагается. Сказать вам, Уинифрида, о чем я думаю?
— О чем, мать аббатиса?
— Вот о чем,— говорит аббатиса:
И так тоскливо мне среди чужих:
ну да, я знаю: люди кругом, дружелюбные лица,
но мне среди чужих тоскливо.
— Понятно, мать аббатиса,— говорит Уинифрида. Она делает глубокий реверанс и готова уже удалиться, но к ее плечу белой голубкой вспархивает рука аббатисы.
— Уинифрида,— говорит она,— погодите уходить, мало ли что может случиться. На всякий случай, чтоб как-нибудь не пострадала репутация аббатства, подпишите-ка покаяние.
— Какое покаяние? — говорит Уинифрида, и ее статная фигура напряженно замирает.
— Самое обыкновенное покаяние.
Аббатиса подзывает ее к столику, на котором лежит прекрасный лист гербовой монастырской бумаги с машинописным текстом, и протягивает перо.
— Подпишите,— говорит она.
— А можно прочесть? — скулит Уинифрида, и бумага вздрагивает в ее полных руках.
— Это самое обыкновенное покаяние. Но если вы сомневаетесь, читайте, читайте на здоровье.
Уинифрида читает машинописный текст:
«Исповедую Господу Всемогущему, блаженной приснодеве Марии, блаженному Михаилу архангелу, блаженному Иоанну Крестителю, святым апостолам Петру и Павлу и всем святым свои грехи, ибо я грешна неизбывно, помышлением, словом и деянием, по своей вине, по своей вине, по своей тягчайшей вине».