и, по ту сторону Пилкомайо, а ближе к полудню, говорят, он уже проезжая Эспинильо. Миранда покинул наши края тридцать лет назад, но помнили о нем все. Уезжал он уже стариком.
Я узнала, что он возвращается к нам, в Кинта-дель-Медио, только вечером.
— Донья Авелина, — прибежал ко мне Росендо Фретес, — я видел вашего отца на излучине ручья. Он забирал все круче в горы. Видно было плохо.
Вот что сказал мне Росендо Фретес. Только я ему не поверила.
Не прошло и часу, как ко мне заявилась с визитом донья Энкарнасьон.
— Ваш отец вернулся, — объявила она. — Его видели в Тольдерии, потом в Эспинильо, а теперь он приехал в Кинта-дель-Медио. Он умирает, не сходя с лошади.
Вот что сказала мне донья Энкарнасьон.
Не успела она выйти за порог, как появились братья Прадо:
— Сеньорита Авелина, мы видели вашего отца. Сеньор Миранда странствует по всему поселку, отдавшись на волю своего коня. Мы спросили его: «Что с вами, сеньор Миранда?» — но он как будто нас и не слышал. Не мог произнести ни слова.
Я снова не поверила. И все-таки приоткрыла дверь.
В шесть часов вечера какая-то лошадь въехала в мой двор и остановилась перед моей дверью. И тогда я увидела всадника, упавшего на шею лошади, его руки безвольно свисали по бокам, а сама животина не желала уходить от моего дома.
Я уже тридцать лет не видела своего отца, но признала его в ту же секунду. Он был очень стар и больше походил на мертвеца. Но все еще дышал. И тогда я сняла его с седла, умыла, переодела в чистое белье и уложила на кровать. Заварила ему мате, к которому он даже не притронулся. Я поднесла к его губам рюмочку водки, и, не приходя в себя, он выпил ее до последней капли. И он лежал на моей постели — вне сна и вне яви, вне жизни и вне смерти. Я так и сидела рядом с ним, ожидая, чтобы отец пришел в себя, — наверное, он заблудился в горах и душа его следовала за копытами его лошади.
Все так и случилось. Около полуночи душа отыскала тело, лежащее на постели: мой отец очнулся и, еще не открыв глаза, понял, что рядом с ним его дочь.
— Моя сеньорита, — так он обращался ко мне в детстве и теперь говорил так, как будто бы никогда и не уезжал, — моя сеньорита, вы спасли мне жизнь.
— На то была воля Господня, папа, — ответила я, потому что Бог направляет лошадей, когда всадник уже не в силах.
Моему отцу было девяносто пять лет.
Однажды вечером, когда я стирала белье, он меня подозвал:
— Моя сеньорита, я хочу вам рассказать, почему уехал отсюда.
— Я вас об этом не спрашивала, папа, — сказала я, — и вы не обязаны ничего мне рассказывать.
— И все равно я расскажу, — ответил он.