Большая игра (Гулев) - страница 92
Когда Иванчо встал и разжал кулаки, все увидели красные, ободранные до крови ладони.
— Сам виноват, — прошипел Спас.
— Все ты. Придумал! Веревка — спасение, — разбушевался Иванчо, наступая на Крума.
Мальчики, впрочем, понимали его состояние: утром ударился копчиком, теперь ободрал в кровь руки.
— Да не реви! — утешал приятеля Паскал. — В другой раз сноровистее будешь! А ладони надо сразу залить реванолом.
Пошли к Круму. Там и застал товарищей Евлоги — бабушка Здравка как раз перевязывала широкими белыми бинтами руки Иванчо.
— Уж не в боксеры ли ты собрался? — изумился Евлоги.
Ободранные ладони жгло еще сильнее. Иванчо стиснул зубы, мелкие капельки пота выступили на верхней губе.
— Терпи, сынок, терпи! — ласково говорила бабушка Здравка. — Так и становятся мужчинами, а до свадьбы заживет!
— У него не только руки болят! — вмешался Спас.
— Что еще? — спросила бабушка Здравка. Ребята переглянулись. Засмеялись.
— Что смеетесь? — рассердился Спас — Нечего смеяться! Он утром копчик ушиб, бабушка Здравка, — объяснил он.
— А вот это нехорошо, — покачала головой бабушка Здравка. — Компресс надо сделать вечером. И не только сегодня, а несколько дней подряд. Это вещь болезненная.
Иванчо приободрился, расправил плечи, почувствовал себя героем.
А веревку мальчики оставили висеть на балконе, так и не смогли отвязать ее. «Может, обрезать?» — предложил тогда Спас. «Оставьте как есть, — решил Иванчо. — Пусть отец полюбуется!» В его словах был и протест, и негодование, и сладкая жалость к себе.
Через некоторое время мальчики ушли, а Иванчо остался у Крума, такой смешной, с забинтованными руками, трогательно нескладный.
Здравка вроде успокоилась, только все поглядывала на входную дверь и телефон в темной прихожей, прислушивалась.
И когда услышала знакомый резкий звонок, схватила трубку.
— Алло! Алло! — крикнула она, потом прикрыла трубку рукой. — Твой отец!
Иванчо засуетился в растерянности.
Здравка сунула ему трубку.
На той стороне провода что-то говорили. Слышалось, как в трубке трещит, гудит, шипит. Стиснув зубы, расставив по-боксерски руки, Иванчо мрачно слушал отца. Много лет спустя, когда Крум будет наблюдать за боксерским поединком Иванчо на ринге, наслаждаясь его сокрушительным ударом, Круму вспомнится именно эта поза товарища, его сердитое лицо. Тогда-то Крум и понял: предел терпения существует и у самого большого добряка. И если уж он выйдет из себя, то держись: его не согнуть, особенно если у него такое мощное и сильное тело, как у Иванчо…
— Совсем не приду, — повысил голос Иванчо. — Не приду! — повторил он и с такой силой бросил трубку, что чуть не разбил телефонный аппарат.