— Очень. И добрый. Я же вам не все сказала, когда приехала из епархии.
— Может, и не надо, а матушка?
Она же словно не услышала его:
— Сказал тихо, чтобы слышала только я: «Опять лошадей гонишь?» И я все поняла. А вы?
— Да вроде все понятно: торопитесь вы, а владыка предлагает переждать.
— Значит, не все. Помните, как мы с вами познакомились?
— Конечно. Меня друзья привели сюда. Зашел на час, а остался на три дня.
— Не пожалели?
— Нет, конечно. Я по приезде из Энска рассказ написал.
— «Молитесь за меня»?
— Он самый. Скажу честно — это мой любимый рассказ. Так ту историю мне вы и рассказали.
— Положим, вы и от себя кое-что присочинили.
— Так ведь без этого же нельзя — рассказ все-таки. Художественное, простите, произведение.
— Не оправдывайтесь. Мне рассказ нравится. Елизавете с Марией тоже.
— Простите, матушка, но вы же мне писали, что книгу с этим рассказом у вас кто-то взял и не вернул. По крайней мере, Елизаветы тогда не было в монастыре.
— Все просто. Действительно, книги с тех пор не видела, а рассказ наизусть помню.
Писатель недоверчиво посмотрел на собеседницу.
— Не верите?
— Почему… верю… Впрочем, тоже не буду лукавить: верю, но не очень.
— Тогда слушайте.
Матушка начала читать. Разумеется, книги перед ней не было, но и декламацией то, что слышал Арсений Васильевич называть бы не хотелось: настолько просто, безыскусно, но в то же время, душевно и проникновенно она произносила текст рассказа.
«Все, опоздала! — матушка Евгения, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, тоскливо глядела на пустую привокзальную площадь города. До монастыря, где она была настоятельницей, больше двадцати километров. Автобус в ту сторону пойдёт только утром.
На автостанции матушке посочувствовали, но помочь ничем не смогли. Она уже внутренне приготовилась к тому, что придется заночевать в городе, как в дверях автостанции её чуть не сшибла женщина, устремившаяся к окошку диспетчера.
— Люська! Люська, черт тебя дери! Уснула что ли? — Матушка Евгения при слове «черт» быстро перекрестилась и повнимательнее посмотрела на кричащую. Той было под сорок, потертые, видавшие виды джинсы, сарая куртка. Окошко отворилось. Женщина-диспетчер, тем же спокойным тоном, каким она минуту назад разговаривала с монахиней, ответила:
— Ну что ты кричишь? Вечно как угорелая носишься. Давай бумаги.
— Не ворчи. Просто домой скорей хочется.
Тут только матушка Евгения поняла, что эта женщина — водитель такси. Её серая «Волга» стояла у самого входа в автостанцию. У монахини затеплилась надежда. И хотя ни внешний вид женщины, ни её манеры матушке не понравились, «Волга» была для настоятельницы последним шансом добраться затемно до монастыря.