— А почему именно Фета?
— Не знаю, нравится он ему. Человек он такой. Основательный. Если нравится, значит должен знать. Всего. Кстати, у меня коронка была в концерте. Я говорил зрительному залу: называйте мне фамилию любимого поэта. Люди называли — и я читал его стихи. Ни разу промаха не было.
— В чем секрет? — усталость ушла, и Покровскому было по-настоящему интересно здесь.
— Я выучил стихи семисот поэтов, но — по одному стихотворению. Разумеется, чаще просили почитать Рождественского, Вознесенского или Евтушенко, но когда называли, скажем Мустая Карима или Олжаса Сулейманова, я спокойно читал их творения.
— Здорово! — искренне восхитился Арсений.
— Отцы, — вернул их к действительности священник, — вообще-то Георгий про Михаила говорил.
— Точно, — быстро согласился Георгий, — он бы с удовольствием посидел с нами…
— Но сейчас пол двенадцатого ночи, — только и смог ответить Покровский.
— Детское время, — мгновенно отреагировал отец Леонид.
— Детское, — согласился с ним Георгий.
— Ну, если он живет неподалеку…
— Всего шестьдесят километров.
Покровский поперхнулся:
— Сколько?
— Шестьдесят, — с самым невинным видом ответил священник, — у мужика джип… Звони, Георгий, пусть выезжает.
Странно, но Покровскому давно не было так хорошо, как сегодня здесь. Почему странно? В последние годы он привык быть «душой коноплянки», много говорить. А вот сегодня Арсений в основном слушал — и ему было хорошо. Неожиданно в разговоре возникла тема чуда. Впрочем, не совсем неожиданно: Покровского давно мучила история, связанная с захоронением блаженного Петруши, и вот здесь, он решил поделиться своими сомнениями.
— Матушку Евфалию можно понять… — начал отец Леонид.
— Разумеется, батюшка, разумеется, — Арсений поднял руки вверх, будто сдаваясь, — но…
— Отцы, а можно я вам одну историю расскажу. Она всю мою жизнь перевернула. А чудо это или не чудо — судите сами.
— Пусть расскажет? — спросил отец Леонид Покровского.
— Пусть, — улыбнулся в ответ писатель.
— Ну, спасибо, отцы. Мне было тогда… Сколько же мне было? Где-то под сорок. На дворе времена, которые потом назвали застойными. Я жил… Да как все жил: работал, как двужильный, пил, погуливал. О смысле жизни, о Боге как-то не задумывался. И вот, после очередной поездки приехал я домой, как всегда — с деньгами, но никакущий. По традиции — отсыпаюсь несколько дней. И снится мне вдруг сон. Я иду по кладбищу, то ли сельскому, то ли какому-то старинному. Памятники все основательные, а не те, что был в моде тогда — железные пирамидки со звездами. Я вижу себя ходящим мимо этих могил, читающим надписи на памятниках. И вот подхожу я, который во сне, к очередной могиле и читаю: «Шапошников Георгий Федорович… родился… умер». И тут же просыпаюсь от ужаса: год рождения — мой, а дата кончины — ноябрь того самого года.