— Да, я понял. В чем дело? — спросил граф.
— Я тут подумал, не слышали ли вы чего-нибудь новенького о Лоренцони со времени нашей последней встречи?
— Да, я разговаривал кое с кем из моих знакомых. Говорят, его мать в ужасном состоянии, — сказал граф.
Из чьих-нибудь других уст это прозвучало бы как самая обычная сплетня, но граф просто констатировал факт.
— Да, я в курсе. Я видел ее.
— Мне очень жаль, — вздохнул граф, а затем добавил: — Она была восхитительная женщина. Я знаю ее тысячу лет, с тех пор, когда она еще не была замужем. Она была жизнерадостной, активной, веселой и… потрясающе красивой.
Удивляясь самому себе, что из-за нелепого предрассудка, связанного с их титулом и богатством, ему до сих пор не приходило в голову расспросить графа или Паолу об истории их семьи, Брунетти спросил:
— А его вы тоже давно знаете?
— Нет, я познакомился с ним только после того, как она вышла замуж.
— А мне всегда казалось, что с Лоренцони знакомы все.
Граф тяжело вздохнул.
— В чем дело? — спросил Брунетти.
— Это был отец Лудовико. Это он выдал евреев немцам.
— Да, знаю.
— Все знали, только доказать никто ничего не мог, так что, когда война закончилась, ему все сошло с рук. Но никто из нас не хотел с ним разговаривать. Даже его братья не хотели иметь с ним ничего общего.
— А Лудовико?
— Всю войну он прожил у родственников, в Швейцарии. Тогда он был еще малышом.
— А после войны?
— После войны? Его отец долго не протянул. Лудовико не пришлось с ним свидеться; он вернулся в Венецию только после его смерти. В наследство ему досталось немного: только титул да старый палаццо. Приехав, он сразу же помирился со своими родственниками. Даже тогда у всех создавалось такое впечатление, что он только и мечтал о том, как стать знаменитым, чтобы его имя было у всех на устах; чтобы навсегда стереть из памяти людей воспоминания о его отце.
— Похоже, он в этом преуспел, — заметил Брунетти.
— Да уж.
Брунетти догадывался, что Лоренцони не раз переходил дорогу его тестю и что тот оценивал его в первую очередь как конкурента по бизнесу. Именно поэтому он оставил без внимания его нелестный отзыв о графе Лудовико.
— А теперь?
— Теперь… Все, что у него осталось, это племянник. — Брунетти почувствовал, что ступил на зыбкую почву, поневоле затронув больной вопрос; ведь и у графа Орацио не было сына, который продолжил бы его род, не было даже племянника, чтобы продолжить его дело. У него была только дочь, да и то замужем за человеком, гораздо ниже ее по происхождению, полицейским, которому никогда не подняться выше звания комиссара.