— Да, — коротко бросил Брунетти.
— Ужасно. Просто ужасно. Что им пришлось пережить! Сначала сын, а потом племянник. Даже не поймешь, что хуже…
Но было ясно, что Серджио, только что вернувшийся из Рима все еще под впечатлением пережитого успеха, не захочет говорить об этом. Брунетти это почувствовал и перебил его:
— Так я спрошу у Паолы. А она позвонит Марии Грации.
Двуличность — вот основная характеристика итальянского правосудия, а если быть более точным — судебной системы в целом, которая сложилась в стране якобы с целью защиты собственных граждан. В действительности же большинство граждан уверены: в то время, пока полицейские не занимаются розыском преступников, они прикладывают все усилия к тому, чтобы на скамье подсудимых оказались те, кто, по идее, должен их судить. Обвинительные приговоры — большая редкость, да и те, как правило, отменяются в апелляционном суде. Убийцы заключают сделки и выходят на свободу; заключенные, будь то маньяки, воры или отцеубийцы, получают ворохи писем от восторженных поклонников, словно какие-нибудь рок-звезды. Коррумпированное чиновничество и всесильная мафия вальсируют рука об руку, и каждое их па — очередной шаг к ниспровержению государства, а точнее, самого понятия об авторитете государственной власти. Хитроумный доктор Бартоло, в своей знаменитой арии «La vendetta», [30] по всей вероятности, имел в виду именно суд высшей инстанции, в котором высшую ценность представляет не правосудие, а умение с помощью словесных уловок и всевозможных ухищрений так или иначе обойти закон.
В течение нескольких последующих дней Брунетти, пребывая в крайне унылом расположении духа от осознания тщетности собственных усилий, размышлял о природе правосудия. Слова Цицерона о добродетелях и о взаимосвязи явлений не давали ему покоя; но все без толку, думалось ему.
Подобно троллю из волшебной сказки, прочитанной когда-то в детстве, троллю, который, невидимый и неслышимый, притаился под мостом, его записки покоились в нижнем ящике стола — невидимые, но не забытые.
Брунетти побывал на похоронах Маурицио, после которых у него на душе остался неприятный осадок. Он и сам не знал, что было более омерзительно — бесчувственные вампиры с камерами в руках, алчущие сенсаций, или осознание того, что покоится в тяжелом ящике, запаянном по краям свинцом, — с той целью, вероятно, чтобы уберечь его от сырости, царящей в фамильном склепе Лоренцони. Графиня на похоронах не присутствовала; и только граф с заплаканными глазами, обессиленно опираясь на руку поддерживающего его молодого человека, прошествовал по церкви за гробом человека, которого убил. Его мужественный, благородный вид, достоинство, стойкость, с которой он переносил страдания, повергли чувствительных итальянцев в состояние исступления — страну буквально захлестнуло сентиментальной волной сострадания к несчастному. Такого не было с тех пор, как американская пара, родители убитого в Италии мальчика, пожертвовали его органы итальянским детям — детям страны, в которой погиб их сын. Брунетти перестал читать газеты, после того как выяснил, что суд постановил рассматривать смерть Маурицио как «результат оправданной самообороны».