Распахнув дверь в конце коридора, Среда махнул Тени заходить.
– Как похороны? – спросил он.
– Позади.
– Хочешь об этом поговорить?
– Нет.
– Вот и славно, – усмехнулся Среда. – Слишком много теперь говорят. Говорят, говорят, говорят. Этой стране жилось бы намного лучше, если бы люди научились страдать молча.
С этими словами Среда первым шагнул в дверь заваленного картами номера. Карты тут были повсюду: разложены на кровати, пришпилены по стенам. Среда разрисовал их яркими маркерами, так что теперь они были исчерканы флуоресцентно-зелеными, болезненно-розовыми и жгуче-оранжевыми линиями.
– Меня на трассе затащил к себе в машину один толстый мальчишка, – сказал Тень. – Он просил передать тебе, что ты обречен прозябать на свалке истории, в то время как такие, как он, разъезжают в лимузинах по суперхайвеям жизни. Что-то в этом роде.
– Сопляк.
– Ты его знаешь?
Среда пожал плечами.
– Я знаю, кто он. – Он тяжело плюхнулся в единственное в комнате кресло. – Выходят, они блуждают в потемках, – продолжал они, – ничегошеньки не знают. Сколько тебе еще потребуется пробыть в городе?
– Не знаю. Может, еще неделю. Наверное, мне надо уладить дела Лоры. Решить, как быть с квартирой, избавиться от ее одежды и все такое. Мать ее, конечно, на стенку полезет, но ничего другого эта дама и не заслуживает.
Среда сумрачно кивнул:
– Что ж, чем скорее ты закончишь, тем скорее мы сможем уехать из Игл-Пойнта. Спокойной ночи.
Тень ушел к себе. Его комната в точности повторяла номер Среды, вплоть до репродукции кровавого заката над кроватью. Он заказал пиццу с сыром и с фрикадельками, потом напустил ванну, опрокинув в нее все крохотные гостиничные бутылочки с шампунем, и дал струе взбить пену.
То ли ванна оказалась для него слишком мала, то ли он для нее слишком велик, чтобы растянуться во всю длину, но роскошествовать ему пришлось сидя. Тень пообещал себе ванну, когда выйдет из тюрьмы, а Тень всегда держал слово.
Пиццу доставили вскоре после того, как он вышел из ванны, и Тень съел ее, запив лимонадом из банки.
Потом он растянулся на кровати, думая: «Моя первая кровать на воле», и эта мысль доставила ему удовольствия меньше, чем он воображал себе прежде. Оставив занавески незадернутыми, он наблюдал за тем, как проносятся снопы света от фар проезжающих мимо машин, как вспыхивают неоновые вывески закусочных, находя утешение в знании, что там за окном распростерся целый мир, в который он может беспрепятственно выйти, когда пожелает.
Тень мог бы лежать в собственной постели дома, в их с Лорой квартире – в их с Лорой постели. Но даже подумать о том, что он будет там без нее, в окружении ее вещей, ее запаха, ее жизни, было слишком болезненно.