Оскорбление это, к несчастью, было услышано Октавием.
В руках у него находилось заряженное ружье, он прицелился и выстрелил в обидчика.
Монлуи упал. Мы подбежали, но несчастный был уже мертв, пуля прошла навылет.
Я был глубоко возмущен столь необузданной горячностью, но, видя страшное отчаяние Октавия, его полное раскаяние, не мог не сжалиться.
Он рвал на себе волосы, обнимал бездыханное тело, рыдал.
Из всех троих только один Людовик сохранял спокойствие и присутствие духа.
— Это происшествие, — заметил он нам, — нужно скрыть и представить как несчастный случай на охоте.
Затем мы договорились все вместе, каких показаний следует держаться во время следствия. Я давал показания мировому судье Бевронского округа, который нисколько не сомневался в моей искренности.
Но, Господи, зачем выдаются такие дни! Я боюсь серьезных последствий.
Пульс мой бьется до сих пор лихорадочно, я чувствую, что буду спать плохо.
Октавий — совсем как потерянный… Чем же все это кончится?"
Опустившись в кресло, граф Мюсидан выслушал все это чрезвычайно спокойно и, взглянув в глаза Маскаро, тихо сказал:
— Все это, в сущности, огромная глупость!
— Глупость, имеющая весьма важные последствия для вашей светлости. В подлинности доказательств невозможно сомневаться.
— Что вы говорите!… А если я вам скажу, что все ваши доказательства — лишь плод чьих-то галлюцинаций и умственного расстройства?
Маскаро грустно покачал головой.
— Не будем обманываться иллюзиями, ваша светлость, — улыбаясь, сказал он, — чем больше мы будем им предаваться, тем ужаснее предстанет перед нами действительность.
Этим "мы" Маскаро хотел отождествить свою личность с личностью графа и тем самым спровоцировать какую-нибудь вспышку. Но тот ответил на эту дерзость лишь презрительной улыбкой.
— К большому несчастью для вашей светлости, барон не ограничивается тем признанием, которое вы только что выслушали. Но вот что изложил он далее… Не хотите ли послушать?
— Читайте, пожалуй!
— Через три дня, когда барон уже мог прийти в себя, он, в частности, писал:
"Год 1842. 29 октября. Здоровье мое меня беспокоит. Меня не покидает мысль о деле, связанном с Октавием Мюсиданом.
Я был вынужден тогда давать ложные показания судьям. Это крайне неприятно. Эти люди видят нас насквозь.
Я с ужасом замечаю только теперь, как необдуман и легкомыслен мой поступок. Чтобы не сорваться, необходимо вызубрить свои показания назубок.
Людовик — вот кто хорошо и умно себя держит. Он весьма крепкий малый… Было бы недурно и мне обзавестись таким слугой.
Я едва смею выходить из дома, до того меня мучит мысль, что все люди будут расспрашивать меня о случившемся.