Как выяснилось, информация прошла из больницы и была-таки взята «на заметку» в милиции. В результате «неприятной беседы» у директора, Славу лишили доступа к наркотикам, вкатили выговор, да еще и штрафанули почти на ползарплаты. Но главное (он сам себе удивлялся — почему главное?), Наташу не выгнали из аспирантуры — Пустосельский стал стеной на ее защиту. Хороший он все-таки старикан. Разумеется, и в ее адрес без санкций не обошлось: приказали сменить тему, и тоже: никакого использования наркотических препаратов в научной работе и медицинской практике.
Веселья, в целом, было мало, и Слава прямо с «пропесочивания» отправился домой, «заливать» свои растрепанные нервы. На улице, как назло, стояла неповторимая атмосфера уходящего лета, когда теплое, но не палящее, ласковое солнце отдает свои последние летние силы, как бы стараясь на прощанье. Почти не замечая ничего вокруг, Славка припарковал машину во дворе, захлопнул дверь и потащился к подъезду в серой многоэтажной коробке. Замок в подъезде не работал. «Опять шаловливые ручки поработали — вот уж некуда силушку приложить! Хоть бы лифт не сломали!» — по привычке ворчал он про себя. Но лифт был в порядке и, позвякивая на этажах, послушно повез жильца наверх.
Забросив куртку на вешалку, Славка протащился на кухню сообразить какую-нибудь закуску. В холодильнике нашлась копченая колбаса, а в шкафу — соленые сухарики. Он задумался: «Взять ли более подходящее к закуске пиво из холодильника, или, уж сразу, нарезаться, чего покрепче? Вот уж воистину русский вопрос!» — наконец усмехнулся незадачливый пьяница и выгреб, для начала, сразу три банки Балтики из холодильника. Нагрузившись всем этим добром, он прошел в гостиную, включил с компа сборник хитов старого тяжелого рока, и завалился на диван «думать думу горькую» в истинно национальных традициях: под музыку и выпивку.
Музыка не давала совсем уж раскисать. Славка, уже наверно, битых два часа предавался алкогольной «медитации» под мощные звуки рока, а мысли все крутились вокруг Наташи… нет, Таши. Он, то возмущался, вспоминая, как она всегда отвергала помощь и критиковала советы, то умилялся ее беспомощностью и искренней благодарностью в больнице, то восторгался ее смелостью пойти на рискованный эксперимент, а то, просто, вспоминал ее длинные, абсолютно прямые светло русые волосы и взгляд огромных серых глаз, каждый раз меняющих свой оттенок и настроение: иногда смущенный, иногда вызывающий и сердитый, и один раз, в больнице — беспомощный и благодарный.
Она всегда выглядела естественно, в ней не было того жеманства и искусственности, которые его так раздражали в людях. Она удивительно правильно пользовалась косметикой — та никогда не бросалась в глаза. То, что все-таки она ею пользуется, он понял только в больнице, но это лицо, более блеклое без туши и помады, было даже милее и, как-то беззащитнее. Он вспоминал ее прекрасную, гибкую фигуру и у него захватывало дух от попыток представить ее без одежды. Он, кажется, все-таки безнадежно влюбился, и оставалось молить бога, чтобы Таша ответила взаимностью. Он чувствовал, что за полгода «созрел» уже до того, что готов был не только «носить тапочки», но и вообще «целовать песок, по которому она ходила» — как пелось в старой-старой песне Тухманова.