Семья у Петрухи была небольшая. Жена Зинаида да старуха мать. Славная, спокойная характером, прилежная в работе удалась Зинаида. Все у нее спорилось в руках — и тяжелая работа, и рукоделье. Всем угождала, одному Петрухе угодить не могла. Так в синяках да черных пятнах от побоев и ходила. Больше всего злобился Петруха на то, что не беременела Зинаида. Хотелось ребенка иметь ему, сына, чтобы было потом кому богатство свое передать.
Ив кого ты удалась, кедрина сухая? — ругался Петруха. — Будто все у вас в семье плодовитые, одна ты оказалась уродиной.
Погоди, Петруша, — уговаривала Зина, — может, время еще не настало. Не старики мы с тобой. Чуть на третий год пошло, как женаты.
А мне ждать, когда стариками будем? Вот забью тебя до смерти — женюсь на другой. — И тяжелая рука Петрухи опускалась ей на спину.
Не стерпела однаяады Зина, отскочила и крикнула:
Черт ты, окаянный! Оттого, может, и понести не могу, что забил ты меня всю, все внутренности отшиб.
дХ) ты так? — даже опешил от неожиданности Пет-
руха. Я тебе внутренности отшиб?.. Так я ж тебя…
Вечером Зина жаловалась Клавдее:
Ну что я буду делать? Научи хоть ты меня. Ты по-
старше, больше знаешь…
Ничего не скажу, Зинушка, — пожимала плечами
Клавдея. — Однако сглазили тебя. Надо знающего человека найти, — может, ворожбу снимет.
Пришло жаркое лето. В покос Клавдея косила вместе со всеми. Дома оставалась только Петрухина мать. Молодые, здоровые руки на поле нужны.
Ильче стало немного полегче. Он сам поднимался с постели; опираясь на палку, выходил за ограду и садился на скамейку у ворот, тоскливо разглядывая синеющую тайгу в горбатых хребтах.
Поправлюсь, господь дает, — мечтал он. — Разок бы, еще единый разок сходить в тайгу. Попромышлять бы зверя! А там хоть и умирать. Только полегче бы как-нибудь, без болей, лег — и готовый.
Отпуская Клавдею на покос, Ильча даже посмеялся:
Смотри, Клавдея, вернешься с покосу, а я уже оз-доровел совсем, из тайги иду — рога изюбриные на плечах тащу. Мясо освежеванное на лабазе висит, — седлай коня и вези.
Ладпо, ладно, — обняла его Клавдея, — развозился! Сиди уж лучше… Промышленный!..
А что, Клавдея, — вдруг спросил ее Ильча, — какой тебе год-то? Тридцать шестой, однако?
Тридцать шестой.
Ну, значит, мне сорок шесть… Нет, Клавдея, не помру, нет! У нас никто в родове ранее семи десятков не помирал. Вот только с хворью разделаться… кха, кха, кха…
На покосе было весело. Балаган Петруха поставил большой, хороший, плотный, из лиственничной коры. Ни дождь, ни ветер ночью спать не мешали. Комаров выгонял маленький дымокур, разложенный посреди балагана. Весной часто перепадали дождики, жарко припекало солнце, трава поднималась, как на опаре. Приятно косить густую, сочную траву, слушать, как шуршат упругие стебли, подрезанные блестящей косой; тяжелей на косьевище вал ложится, а ничего, лучше, чем по пустому полю смыгать. Почаще только косы мужики отбивали, жало тоньше держали, и хорошо — сердце радуется косить такие травы. Эх, кабы не на дядю!..