Плавал. А теперь мы с Антоном поделились. Я до Хаи только проводничаю, а он через нижние пороги водит лодки.
А ты бы мог до тунгусов доплыть?
Бурмакин приподнялся, внимательно посмотрел на Митрича.
Так ты что, дед Степан, и впрямь один, без Мирона, к тунгусам плыть затеял?
Митрич легонько засмеялся.
Сам ты, Павлуша, так мне вчера подсказывал.
Чего я тебе подсказывал? — удивился Павел. — Посмеялся просто над тобой. Ну, плыви, если хочешь. Я-то при чем?
А ты проводи мою лодку, Павлуша. Еще деньжат заработаешь.
У Антона хлеб отбивать не стану, — сказал Бурмакин, садясь на край предамбарья и начиная обуваться. — Не мели ерунду.
Что ты, что ты, Павлуша?! — замахал руками Митрич. — Все по согласию. Ты подумай сам: от больного Мирона Антон со мной все едино не может уплыть, оздоровит мужик — кто тогда его лодки поведет? А мне сидеть — чего дожидаться? Ввечеру Мирон сам мне сказал: «Езжай,
Степан Дмитриевич. Возьми себе в проводники Пашку — и езжай».
Ты с Мироном разговаривал? — с сомнением спросил Бурмакин.
Не разговаривал бы — и к тебе не пришел бы.
От товарища-то, когда в беде он, уплывать не положено, — сурово заметил Бурмакин.
Так, Павлуша… сам Мирон наказал. «Езжай», говорит.
Не врешь?
Светит месяц! Чего же я врать стану?. Ну, поехали, Павлуша?
Ладно, — сказал Бурмакин. — Коли так, поехали. Только сам я спрошу Мирона.
Побуди больного человека, — с укором сказал Митрич, — только заснул он. А я тебе побожиться могу, ежели не веришь. Крест святой, пречистая богородица, — перекрестился он.
Бурмакин задумался: похоже, правду старик говорит. Мог, пожалуй, Мирон согласиться… хотя и знал, что тогда лучший куш достанется Митричу. Ну, да это их дело. Не вмешиваться же ему, Бурмакину, как поделятся барыши между купцами! А перед Антоном совесть будет чиста: ежели Митрич решил плыть от Мирона отдельно, все равно Антону и того и другого на розницу через пороги не придется проводить. Кого-то одного только можно. У Мирона лодок больше, с него Антон больше и получит.
Едем, — решительно сказал Бурмакин. — Где Вань-ча спит у тебя?
В лодке, Павлуша, там дожидается.
Они спустились к реке. Ваня Мезенцев, невыспавшийся, сидел в лопастных веслах, скучно оглядывая высокие, серые берега, — рассвет здесь еще и не чувствовался.
Митрич, кряхтя, забрался на средину клади, где помягче. Бурмакин вытолкнул лодку в реку.
Постепенно стало светлее. Ваня равномерно взмахивал веслами; Бурмакин сидел в корме, правил лодкой; Митрич, откинувшись на спину, блаженно улыбался. Ему уже рисовались полные мешки, набитые дорогой пушниной. Он радостно потер ладошки.