А этот чем тебе плох?
Крутые склоны перешли в отвесные обрывы. Высоко наверху зеленели освещенные солнцем мохнатые кедры, снизу казавшиеся молодой чащей. На реку легла глубокая тень. Дым гуще повис над водой. Ущелью не было конца.
Вот что, — решительно сказал Бурмакин, — держу к правому берегу. Где-нибудь воткнемся, хоть в распадок. Впотьмах до беды недалеко, о камень дно распороть. Ваня, подгребись!
Лодка скользила у берега. Стало вовсе темно. Страшными силуэтами убегали назад каменные стены, смутно желтевшие в ночи. Вода булькала у подводных камней.
Стань-ка на беседку, Ваня, да багор вперед, в воду, опусти. На камень бы не налететь, успеть оттолкнуться. Живо! — крикнул Бурмакин.
Эхо пробежало по расселине, пробило едкий, пахнущий дымом туман и заглохло в бору.
Пречистая богородица! Свят, свят, свят господь Саваоф, — бормотал Митрич, мелкими крестиками мотая рукой у груди, — сотвори нам путь благоприятный!
Впереди зашумела шивера — крутой каменистый перекат с поворотом.
Бурмакин встал и вдруг радостно воскликнул:
Россыпь!
Утес отодвинулся. Рядом с ним протянулась дорожкой отлогая галечная россыпь. Она была голая, без деревьев, без кустов, но… больше раздумывать и выбирать было нечего.
Слезай, приехали! — крикнул Бурмакин. — Вот так табор: ни огня развести, ни постель постелить.
Лодку подтянули на берег и примотали за камень. Всухомятку пожевали хлеба и, прикрыв брезентом мокрую гальку, улеглись спать без огня. Дым от близкого пожарища щипал глаза и щекотал в носу.
Давай, дед Степан, рассказывай сказки— веселее ночь пройдет, — сказал Бурмакин, накрывшись однорядкой. — Заколеешь тут, у воды.
Эх, Павлуша, — откликнулся Митрич, — не до сказок! Пустите лучше старика в серединку. Ванюша, подвинься малость.
Ваня уже спал. Усталость и нервное напряжение сказались и на Павле — через минуту он начал тихонько посвистывать носом. Пригретый с боков, захрапел и Митрич. Где-то далеко, на утесе, ревел дикий козел. Шумела беспокойная шивера. Мелкая, как пыль, ночная таежная мошка— мокрец — проникала, как сырость, в одежду, в обувь, набивалась в нос, в уши спящим.
Митрич проснулся от лютого холода в ногах. Сзади пего, гремя по камням, перекатывалось что-то тяжелое. Он вскочил и не поверил глазам… Река словно вспухла. Серединой несло бревна, коряжник, у берега гуськом тянулись мелкие щепки, мусор. Ваня сладко храпел с затопленными по колено ногами. У Митрича подмокли подошвы. Лодка медленно плыла вдоль берега, туго натянув бечеву, волоча за собой кувыркающийся камень. С обрыва к реке спускался рассвет. Дым приподнялся.