Караул! — в испуге завопил старик, — Держи! Унесло! Тонем!..
Он бросился вслед за лодкой. Вода, шурша песком, уже разливалась по россыпи. Впереди утес, далеко выставившись в реку, отбрасывал сильную струю.
Ай да дед! — сказал Бурмакин, последним запрыгивая в лодку. — Молодчина! Не пробудись — унесло бы нашу посудину. Что было бы с нами, Ваня, а? Как ты думаешь?
А что? Утопленники, — грустно ответил Ваня, еще раз пожалев, что не остался работать «вокруг дома». — Долго ль это пустоплесье проклятое будет?
Рядом с лодкой, сзади и впереди, качаясь на волнах, выставляясь из воды рогатыми корнями, плыл валежник, бурелом. Пихтач стоял в распадках, затопленный водой и залепленный грязью почти до верхних сучьев. Река катилась с невиданной быстротой. В затонах кружилась ржавая пена.
Коренная вода поднялась, — ворчал Бурмакин, — видно, дождями в вершинах снега размыло. Не ко времени ее поднесло. Не успели Волгин пройти — злой порог в большую воду.
Плыли осторожно. Мешал дым. Все впереди казалось задернутым плотной дерюгой. Даже солнце едва пробивалось сквозь синюю муть. Лучи тускло отсвечивали на воде, нисколько не грея. Вода все прибывала.
Ну, ребята, не заночевать бы нам по-вчерашнему, — сказал перед вечером Бурмакин, — даже затончика нет, прет, как в трубу. Надо засветло к берегу прибиваться.
Горы громоздились такие же высокие, неуклюжие, обшарпанные. Каскадами спрыгивали с обрывов горные ключи. Митрич устроил себе среди поклажи гнездышко, ближе к корме, и сидел, жалкий, беспомощный, как неоперившийся скворчонок.
Пречистая богородица, заверши благополучно плаванье! — шептал он. — В жисть более не поеду! Изведешься страхами, иссохнешь весь… — И глянув на правый берег, воскликнул: — Павлуша, что это? Речка пала или протока отошла?
Речка это, Кычеть, — обрадовался Бурмакин. — Греби пуще, Ваня! — скомандовал он, круто сворачивая лодку к берегу. — Кроме, как здесь, ночевать будет негде.
Кычеть прорезалась в узкой щели между утесами. Теперь, подпертая водой Чуны, она стояла тихая и неподвижная. На гладкой поверхности замерли пушистые клочья пены. Ровными уступами, будто лестница, выложенная из бурого и черного камня, поднимался левый берег Кычети; правый опустился в воду отвесно.
Вот это подтопило! — восхищался Бурмакин, устраивая табор наверху обрыва, в густых кустах пахучего багульника. — Помню, давненько ночевал я здесь же. Эвон та сосна, — указал он на правый берег, — что в расщелине выросла, над водой была сажени две, а теперь, гляди, ее до половины скрыло. Надо к ночи получше укрепить лодку, как бы наносной корягой не оторвало.