Ребенок-то ведь твой!
— Тогда и смерть моя
Почему?
Убьет он,
Кто?
Муж. Порфирий.
Алексей Антонович побарабанил пальцами по столу.
Да ведь ушел он! И куда — неизвестно,
Придет…
Откуда ты знаешь?
Да так… Раз живой — придет обязательно,
Зачем?
Ко мне..: Он любит меня.
Алексей Антонович подошел к Лизе, положил ей руку на плечо.
— А ты думаешь, он тогда не спросит, где ребенок? Лиза съежилась. Запинаясь, проговорила:
Тогда к Геннадию Петровичу я пойду… Так я в сердце решила… Только не запрещайте сделать ему, Алексей Антонович… и не сказывайте, что я про него вам тоже открылась.
Да-а… Сложная создалась у тебя ситуация. Только я тебе, извини, ничем помочь не сумею. Ничем, — задумчиво проговорил Алексей Антонович и вдруг тряхнул головой, протянул руку вперед. — Постой, есть возможность. Ребенку пора прививать оспу, я скажу, чтобы его принесли сюда.
Ой, господи! Алексей Антонович, да я… вам… я…
Ладно, ладно. — Ему тяжело было видеть ее слезы радости. Горькая это радость. — Приходи утром… во вторник. И успокойся, пожалуйста.
Дверь отворилась. Лакричник просунул голову.
Вас какой-то приезжий господин весьма настойчиво видеть желает. И, кроме того, есть письмо для вас. Полагая, что…
Геннадий Петрович, — сердито вырвалось у Алексея Антоновича, — я попрошу…
Письмо будет лежать на столе… — Лакричник быстро прихлопнул дверь.
Лиза повернулась и, не сказав больше ни слова, вышла из кабинета.
В коридоре ее ждал Лакричник,
В нужный час, Елизавета Ильинична, я удостоверю смерть вашего ребенка, — сказал он, почти упираясь ей в грудь указательным пальцем.
Да не напоминай ты мне сейчас, — умоляюще отвела руку Лакричника Лиза, — ничего мне сейчас от тебя не: нужно.
Я удостоверю, когда это будет мне нужно, — подчеркнув слово «мне», сухо сказал Лакричник. — Со своей стороны должен сказать вам, что неумеренная женская разговорчивость не является достоинством, о чем в свод время придется вам пожалеть. Честь имею, — и скрылся! в боковую дверь.
Оставшись один после ухода Лизы, Алексей Антонович вернулся к столу. Хотел просмотреть скорбные листки,! уже принесенные из палат незаразных больных, и не смол Душно показалось ему в кабинете после разговора с Лизой. Он подошел к окну, откинул занавеску, распахнули створки и, облокотившись на подоконник, задумался.
«Боже мой, насколько сложны и ужасны в наше время! семейные отношения! Любовь, рождение человека, счастье! материнства, самое радостное, — вдруг превращается я тягчайшую беду, из которой и выхода найти невозможно. Что сделала эта Коронотова? За что с восемнадцати! лет уже вся жизнь ее исковеркана? Была любовь, потом родился ребенок. Все так естественно и просто. И вот, потому что оказались нарушенными какие-то условности, ее жизнь теперь становится страданием. Тащ неужели нельзя сделать так, чтобы любовь, дети — всей это было бы всегда безоговорочным счастьем для человека?»