— Прошу прощения, — услышал он у себя за спиной. Алексей Антонович повернулся. Вошедший плотно закрыл за собой дверь. Молодой, одетый по-дорожному человек. Из-под мягкой фетровой шляпы, особо выделяя! развитые височные кости, выбивались длинные пряди черных волос. Небольшая, но плотная бородка сливалась! с усами, скрывая очертания рта. Особенной живостью! светились глубоко запавшие черные глаза, блестящие, словно обмытые водой кремни. Он сделал шаг вперед, колыхнулась накидка, и стало видно, какой он худой и узкий в плечах.
Не узнаешь?
Нет… Не могу сразу припомнить, — с расстановкой ответил Алексей Антонович, чувствуя, как что-то знакомое словно бы проступает в чертах лица посетителя.
— Это, должно быть, борода во всем виновата, Але-
ша, — засмеялся тот. — Не буду интриговать тебя. Помнишь
Томск, университет?
— Лебедев? Миша?! Ты?! — радостно воскликнул
Алексей Антонович, обнимая его. — О боже, как я рад! Однако как ты изменился. Почему ты такой худой и бледный?
Вероятно, потому, что некоторое время жил там, где белые ночи.
В Петербурге? Ты ведь из Томска уехал в Петербург?
Правильно. А потом я был немного дальше. В Якутской губернии. На пути туда, извини, не сумел к тебе заглянуть. Но это зависело уже не от меня.
Почему? Неужели?.. — отступил Алексей Антонович.
Да. Когда-то в университете я завидовал тебе, что ты сын ссыльного, а теперь. ты можешь мне позавидовать: я чином несколько выше — сам ссыльный.
Ты побывал в ссылке?
Да. Для начала три года. Вот видишь, как я шагнул далеко за эти шесть лет, что мы с тобой не видались. — Он весело и легко засмеялся.
Ты, Миша, такой же, как прежде: все смеешься…
Смеюсь, — подтвердил Лебедев. — Это помогает. Зачем же унывать? Вот еду снова в Петербург, хотя мне там жить теперь не положено. Лучшее, что дозволяется, — Томск, Иркутск. Ну, да в Томск я всегда успею. А что ты смотришь на мой костюм? Это я так оделся, чтобы сердца дорожного начальства покорять: художник! Ездил на Байкал писать этюды. Хочешь, и тебе покажу? Отличные! В Иркутске тамошний исправник любезно просил объяснить, где на полотне у меня вода и где небо. Я сказал ему, что в живописи это французская школа де Бельмеса — Да, да, так и сказал, — и он успокоился. И даже документы не подумал спросить у меня.
Одну минутку, Миша, — Алексей Антонович открыл дверь и сказал Лакричнику: — Геннадий Петрович, я задержусь сегодня, прошу вас обойти палаты. — Он дождался, когда уйдет Лакричник, притворил дверь и предложил Лебедеву: — Пройдем ко мне на квартиру, поговорим. Да кстати и отдохнешь. Ты, наверно, очень