— А что, если я всерьез люблю тебя? — сказал он вдруг без всякой связи.
— Ну, тогда я была бы, наверное, счастлива, хотя… Счастье — это самое непонятное во всем окружающем мире. Никто не знает, что такое счастье, как оно выглядит. Его нельзя точно определить. Но ты ведь и сам ни в чем не уверен.
Он прижал палец к ее губам:
— Не говори так, Генрика.
— Уже не говорю, — вздохнула она. Встала и подошла к перилам. — Тот человек все еще стоит там, — сказала она. — Мне кажется, он наблюдает за нами. Не пойти ли лучше в комнату? — Она повернулась и медленно ушла с балкона.
Он поднялся и посмотрел вниз. Там никого не было.
Она включила ночник. Не говоря ни слова, они обнялись. Тепло тела и учащенное дыхание, удары сердца. В нем пробудилось воспоминание об одном давнем дне, о таком же мгновении. Нетерпение и поиски ее губ. Сколько ему тогда было лет? Он улыбнулся. Как это было давно. А теперь он держит в объятиях другую женщину и вместо нетерпения чувствует неуверенность. Имеет ли он право, сможет ли решиться?
Он нежно касался ее губ, лба, век. Ладони чувствовали тепло ее кожи, а пальцы — холод металлической застежки. Он опустил руку, легонько ухватился за замочек. Еле слышный звук открываемой молнии отрезвил ее.
Она отодвинулась.
Пальцы его замерли на полпути. Мгновение они смотрели друг другу в глаза.
— Можно? — прошептал он еле слышно.
Она глубоко вздохнула.
— Я ведь стесняюсь, — прошептала она чужим голосом. Никогда не слышал он у нее такого голоса. Кому он принадлежал? Кто эта испуганная женщина?
Он покачал головой и бережно застегнул молнию.
— Я тоже, Генрика.
По лицу ее скользнула мимолетная улыбка.
— Это, видимо, возраст. Чему-то он помогает, а чему-то мешает. Может быть — самому главному. Ну что, пойдем спать, не так ли?
Критический момент миновал, напряжение спало. Она мягко прикоснулась к его губам.
— Когда-нибудь потом, в будущем…
— Спокойной ночи, Генрика, — он поцеловал ей руку.
Неудачливые стареющие любовники! Они потеряли уверенность. Многое перестало быть само собой разумеющимся. Слишком долго оба жили в одиночестве и теперь не решались переступить порог, отдернуть занавес. Он, уходя, не испытывал ничего, кроме мучительных сомнений. И долго лежал у себя в номере, прислушиваясь к ударам прибоя.
Толпа охватила его, она увлекала и уносила. Напрасно он пытался пробиться к Генрике. Она рассматривала уже бог знает какой по счету ковер. Торговая площадь кипела и клокотала, переливаясь всеми цветами радуги, свежий утренний воздух таял над головами.
Снова он попробовал преодолеть течение, но быстро сдался. Генрика обернулась, поискала его глазами. Он поднял руку, чтобы помахать ей, но торговец уже увлек ее в темноту своей лавки — поискать какую-нибудь диковину в укромных ее уголках. Угостить чаем, забросать потоком слов, комплиментами, очаровать тысячелетней давности трюками, перед которыми ни одна женщина не устоит. Он опустил руку и отдался течению. Бороться с ним было бесполезно. Свыше его сил. Только Генрика с ее неуемной энергией способна пробиться сквозь это столпотворение. Так что лучше ему бросить якорь в каком-нибудь крохотном уличном кафе и подождать ее. Что-то давно ее обнаженные руки и плечи не просматривались в этом пекле.