Они стояли, огибая друг друга неловкими взглядами, и мама на портрете, наблюдая за ними, будто говорила, что не надо выискивать виновников, рыться в прошлом. Надо жить, двигаться вперёд, всегда вперёд навстречу длинной, хотя и секундной, как вздох, жизни.
— Ну, мне пора, куча всяких дел, — пробормотал Гриша, — вы уж меня извините.
Он замешкался, словно собираясь что-то ещё добавить. Протянул на прощание руку и направился к дверям, в которых сказочно возник полчаса назад. Олег смотрел ему вслед, размышляя, стоит ли его задержать и обменяться номерами телефонов. И, пока взвешивал все «за» и «против», не особенно горя желанием продлевать знакомство, Гриша вдруг остановился и, обернувшись, глухо сказал:
— Маму вашу я любил.
В день отъезда та же добродушного вида мексиканка принесла на подносе завтрак. Она приветливо улыбнулась, предвидя, что опять получит щедрые чаевые, и пожелала Олегу удачного полёта.
В этот раз кофе был жидковат, и не внушала аппетит обветренная яичница на тарелке. Олег быстро собрался, решив перекусить в аэропорте. Не терпелось побыстрее оказаться дома, где не было пекла, рыжей пыли, покрывшей весь городок, и где ждала его Рита. По жене он всегда скучал в командировках, несмотря на её постоянное ворчанье и ревность. «Небось, приударял там за кем-то?» — набрасывалась она на него, как только он появлялся на пороге. Та безграничная преданность, какую он испытывал к маме, вдвойне усилившаяся во время её болезни, переродилась в привязанность к жене. Он знал, что, несмотря на брюзжание и придирки Риты, питавшие её веру в свою независимость от него, она срослась с ним, как срастаются стволами деревья, и что, если он уйдёт от неё, она не справится. Также, как не справилась бы мама, если бы он слепо её послушался и оставил одну наедине с болезнью. Хотя он также знал, что обманывает себя и хочет верить в то, что давно уже не существует. И боялся ответить себе на вопрос: что именно приковывало их с Ритой друг к другу? Не привычка ли и страх что-то изменить — часто принимаемые за любовь? А, может, привычка — это тоже любовь?
Шоссе повело серой полосой мимо нефтяных насосов, похожих на клюющих что-то птиц, мимо гигантских кактусов, подцепивших иглами шары перекати-поля, мимо выцветших песчаных холмов. Глядя на распластанных по переднему стеклу стрекоз, он с грустью думал о гражданах страны Шутов. Как и эти стрекозы, влетавшие в отражение неба в окне, те неслись навстречу иллюзорным развлечениям, пытаясь стереть ими скуку и обыденность.
«С Новым годом!» — кричали они, прыгая вокруг полысевшей ёлки, которую держали в доме до апреля. На улице лил весенний дождь. Пассажиры на остановке троллейбуса также осуждающе взирали на толпу масок в окне. А он постоянно волновался, не арестует ли маму доведённый доносами соседей Сулико, не случится ли какой-нибудь катастрофы, вернётся ли мама домой, когда увозила её компания друзей в неизвестном направлении. «Из них мало кто остался жив», — скорбно поведала директорша музея, не исказив только этого единственного факта. Одного за другим уводили из страны Шутов то неизлечимая болезнь, то отчаяние, то перелёт за океан, то что-то иное. Но все они по-прежнему радовались, пили, хулиганили на фотографиях, бережно хранившихся в его доме в Калифорнии. «Вечный праздник!» — провозглашала мама, смывая словами тоску, фоном окружавшую стены их квартиры.