Саня подошел к окошку, вытер мокрую голову полой халата. Оконце было маленькое, без решетки. В него можно было просунуть только кулак. Но через эту бойницу видна была часть парка и угол основного корпуса Морского госпиталя. Ночью выпал снег, тяжелый и сырой. Рыхлым саваном он накрыл парк, тяжело налег на черные ветви деревьев. В окнах Морского госпиталя света ещё не зажигали, а ночной, контрольный и синий, в палатах для душевно-нормальных больных не полагался. Синий свет горел по ночам только у психов, в их отделение. В палатах основного корпуса ещё не просыпались, там было спокойно и тихо, там будут спать сколько захотят, потому что воскресенье.
Саня сжал зубы, стало до дрожи зябко. Но он подавил в себе эту горькую безнадежную волну и вернулся в Большую палату. За пять дней пребывания здесь он привык называть её как все психи: "Большой кубрик".
Начали подниматься с коек и остальные обитатели Большого кубрика. Поднимались вяло, молча, без желания. Никто друг другу никакого "Доброго утра" не желал: тридцать шесть человек в отделение ничего радостного от каждого дня и воскресенья не ждали. Да и ждать не могли. Жизнь осталась там, за решотками на окнах, за дверьми без ручек, за высокой бетонной стеной, ограждающей корпус психиатрии.
Большой Кубрик медленно просыпался, а восемь человек в Маленьком Старшинском Кубрике из под одеял вообще ещё не вылазили. Хотя санитар Петрович уже покрикивал из Кают-компании, так называлась, на морской манер столовая.
- Подьем, орелики! Рубаловку вам доставил флотскую! Подьем, а то сейчас все уволоку взад на камбуз! Старшины, в чем дело?!
В проеме дверей между Большим и Малым кубриками появился главный старшина Петраков. Коренастый, угрюмый, он хрипло выкрикнул.
- Подьем! А ну, подьем! Дай вам волю, до смерти спать будете! Подьем, сорок секунд!
Но все-таки сегодня воскресенье. И потому оживление было незначительным, большинство и умываться не пошли, двинулись прямо к обеденному столу в Кают-компании. Длинный стол был покрыт клеенкой и туго принайтовленному к полу болтами. Так же как и две скамьи вдоль него. Так же как и все койки в обоих кубриках, и табуретка с бачком для питьевой воды при кружке на цепи. Все здесь было приковано болтами к своему месту, чтобы не служило предметом для драки.
На завтрак Петрович доставил овсяную кашу с маслом, белый и черный хлеб и два больших армейских чайника: кофе с молоком и чай. Масла в каше было много, даже есть было неприятно.
Кушали молча. Без аппетита. Между кашей и чаем, пристукнув пустой кружкой о стол, вдруг поднялся майор Смирницкий, худой, лет сорока. Он выкрикнул высоким и напряженным голосом.