Вавилов, ругаясь на чем свет стоит, метался по берегу, а Алексей с расстроенным видом наблюдал, как уходит от них Прохор. Он уж совсем было ступил на цепь вслед за беглецом, но Вавилов приказал ему не лихачить и оставаться на месте, опасаясь, что цепи просто-напросто не выдержат двух человек.
Со стороны обрыва послышались громкие крики. Алексей явственно различил голос Тартищева, но не повернул головы, опасаясь потерять из виду Прохора.
Через некоторое время Федор Михайлович в грязном мундире с оторванным рукавом, без фуражки, возник рядом с ними и спросил, слегка задыхаясь:
– Уходит, мерзавец?
– Уходит, – понурился Вавилов, а Алексей промолчал. Ему казалось, что Прохор оттого только и держится, что он не сводит с него взгляда.
– Федор Михайлович, – подал голос Иван, – позвольте я его сниму? – Он вскинул револьвер и прицелился.
В это мгновение Прохор оглянулся и, оторвав от цепи правую руку, выхватил из-за пазухи револьвер. Звуки выстрелов слились в один. Тартищев охнул и схватился за левое плечо, и тут же из-под пальцев потекла-побежала алая струйка...
Но Алексей не видел, что произошло дальше... После он даже не мог вспомнить, каким образом оказался вдруг рядом с Прохором. Пулей Вавилова тому оторвало палец на левой руке, но в последний момент он успел перехватить цепь правой рукой, уронив револьвер в воду. Потоком его сбило с нижней цепи, и если бы не Алексей, через секунду Прохора размолотило бы в мочало о саму цепь и невидимые подводные камни.
Но Алексей успел ухватить Прохора за шиворот, выдернуть из воды и передать в руки Вавилова, вмиг забывшего про собственные запреты и бросившегося ему навстречу по сильно провисшей нижней цепи.
На берегу Прохора перехватили полицейские, отвели и усадили в камни. Он не сопротивлялся, лишь глухо мычал и крутил очумело головой, и даже его звериный взгляд как-то потух, а глаза помутнели. Вавилов связал ему руки веревкой и на всякий случай притянул спиной к дереву неподалеку от Тартищева. Федор Михайлович сидел на камнях не по обычаю бледный и молчаливый. Корнеев поддерживал на весу его руку, а вездесущий Олябьев бинтовал плечо.
Алексей вскарабкался по горному склону и устроился на камнях чуть выше гомонящей внизу толпы. Водяная пыль сюда не долетала, а лучи почти севшего на вершину Каштулака солнца приятно согревали не только тело, но и душу. Он стянул с себя рубаху и сапоги, оглянулся по сторонам, раздумывая, как поступить с тоже насквозь промокшими и изрядно пострадавшими при спуске брюками, и вдруг, не веря своим глазам, замер на месте, вмиг забыв обо всем на свете...