Полковник так обрадовался внезапно созревшему в его голове плану, что тут же с жадностью припал к зажатой в руке бутылке коньяка и не отрывался от нее до тех пор, пока по меньшей мере стакан горячительной жидкости не влился в его желудок. Взвинченные нервы моментально успокоились. Карпов поставил бутылку с остатками коньяка обратно в шкаф, уверенной походкой пересек просторный кабинет, сел в свое «директорское» кресло и снял трубку внутреннего телефона.
— Соедини меня с отцом Павлом, — приказал он дежурному сержанту, чиркнул колесиком зажигалки и закурил. — Отец Павел? Карпов говорит. — Он постарался, чтобы его голос звучал так же спокойно, как во время недавнего разговора со священником. — Я немного подумал и решил, что мне все-таки не стоит вмешиваться в дела церкви и запрещать вам встречаться с заключенными. Отныне вы можете посещать любого из тех, кто попросил об этом у охраны. Естественно, согласовав этот вопрос предварительно со мной. Так, для порядка. Режимное учреждение как-никак!
— Спасибо, Олег Николаевич, — ответил я, несколько удивленный неожиданной уступкой полковника. — Так, значит, завтра я могу...
— Можете, можете! — поспешил согласиться Карпов. — Но только помните о моем предупреждении и не задерживайтесь у него слишком долго. Не забывайте: автобус в Вологду уходит в двенадцать часов.
Правда, если вы передумали...
— Нет. Я поеду.
— Тогда заранее желаю приятного отдыха. — Полковник уже хотел повесить трубку, но я помешал ему, спросив о возможности утреннего посещения заключенного номер сто двадцать один.
— Прошлый раз я обещал ему, что на днях обязательно зайду. Тогда, сразу после его попытки самоубийства, наша беседа носила довольно поверхностный характер.
— Если вы считаете, что это необходимо, то я возражать не буду. После завтрака охрана проводит вас в главный корпус. Всего доброго, отец Павел.
— Храни вас Господь. — Я опустил трубку и задумался. С чего это вдруг полковник так резко изменил свое, казалось бы, твердое намерение не допускать меня в камеру к Маховскому? Нет ли здесь какого подвоха?
Скопцов выглядел сегодня куда лучше, чем во время нашей первой встречи.
Если к зеку из камеры-одиночки вообще применимо подобное определение. Но, по крайней мере, многодневная щетина на его впалых, пергаментного цвета щеках сегодня отсутствовала.
Вообще, сам процесс бритья для заключенных Каменного несколько отличался от того, что под этим подразумевает обычный мужчина. Естественно, никому из них не разрешалось иметь в камере бритвенные лезвия, станки, какими бы безопасными в применении они ни считались. Каждый зек пользовался так называемой «жужжалкой» — автоматической бритвенной машинкой, на которой приходилось вручную заводить пружинный механизм, как на самодвижущихся детских игрушках.