Девиц взяли из дворцовой тюрьмы, где они сидели за мелкие прегрешения. И с этой поры жизнь наследника стала более сносной.
Рядом с ним, под широкими зонтиками, каждый из нас, иностранцев, искал глазами премьер-министра Ян Гочжуна — и находил без труда.
Премьер выделялся необычайным для империи свойством. В государстве, где величие выражалось в безмятежной неподвижности, человек, который не мог устоять на месте, выглядел необычно. Он нетерпеливо шевелил головой, и высокая черная шапка его то и дело покачивалась. Складки его пурпурных одежд также были в постоянном движении — влажно переливались, будто были живыми.
Странное напряжение росло. Тишина охватила и отдаленные солдатские ряды, бесконечные, уходившие за горизонт.
Я терпеливо рассматривал вдруг напрягшихся чиновников, сравнивая цвета их одежд: пурпур, воинский красный, все цвета — кроме одного.
Краем глаза я уловил поворот Ян Гочжуна всем телом туда, где в углу возвышения какой-то человек с большой колотушкой вдруг присел — и рванулся с места, буквально бегом атаковав неясно видневшийся в тени круг.
Это был гонг громадных размеров. «Ах-х-х-х!» — звук его сотряс поле, от него перехватило горло.
И занавес из павлиньих перьев на возвышении медленно раздвинулся.
Мертвенно-неподвижная фигура восседала на этом возвышении. И единственный отсутствовавший до сего мига на всем громадном поле цвет — пронзительно-желтый — засиял нестерпимым огнем: как солнце светилась драгоценная императорская боевая броня, отливавшая драконьей чешуей.
Оттуда, где я стоял, лицо Светлого императора нельзя было различить — перед нами была маленькая сияющая статуя с застывшим строгим ликом, и лишь небольшая бородка угадывалась между круглой шапкой и драконьей броней.
Бородка эта чуть заметно кивнула.
Вот когда над полем раскатился барабанный рокот, и тусклые квадраты войска пришли в движение.
Дефиле гостей, покидающих императорские маневры, тоже было своего рода дворцовой церемонией — по разным аллеям, усаженным уже довольно старыми деревьями, с приличествующей медлительностью расходились мы к нашим коням, посверкивая парчой разных цветов и раздавая друг другу любезные улыбки, — кому сколько положено по его статусу и состоянию.
И уже на выходе из аллеи мне показалось, что я сплю. Как много-много лет назад на одной из конюшен моего отца, жеребец, стоявший до того у самой аллеи, вдруг дико всхрапнул, встал на дыбы, почти нависая надо мной, и двинулся на меня на задних ногах. А на уздечке у него повис юноша-конюх. «Рокшан!», — хотел я крикнуть ему, но не мог.