Карлик передвигался по ровному белому песку дорожки моего сада поразительно быстрыми прыжками, напоминая большую рыжую обезьяну из императорского зоопарка. Его подсвечиваемое ночными садовыми лампами искореженное тело, туго замотанное в темные тряпки, как бы стелилось по земле, из тряпок торчали неестественно широко расставленные, перевитые мускулами, как веревками, голые ноги, которыми он выбрасывал назад небольшие облачка песка. Левая рука карлика была выставлена вперед, а в правой было зажато очень странное орудие-то ли длинный нож, то ли короткое, около локтя длиной, копье.
Тысячи смертей и пылающие города, тяжелый грохот кавалерии по притихшим улицам, горькая и прекрасная любовь, невиданные реки и города, лица полководцев, царедворцев и властителей-все, все эти события, самые бурные в моей и без того не слишком спокойной жизни, начались с этой жуткой фигуры на песке.
Сзади карлика по дорожке постепенно выступали из мрака два темных силуэта — приближались два имперских солдата. Самые обыкновенные солдаты — не конные гвардейцы с павлиньими перьями на чешуйчатых шлемах, а пехотинцы в плотных темных халатах до щиколотки (ночью было не разобрать, есть под ними броня или нет), в черных, чуть изогнутых вперед матерчатых шапках, подбитых железом, и с короткими копьями в руках. Они уверенно топали ногами в толстых войлочных сапогах, и, если бы не карлик, я бы наверняка потерял несколько драгоценных мгновений, не догадался бы вовремя, что в сад среди ночи вошли убийцы.
Это было фактически невероятно. Мой дом в тихом зеленом квартале имперской столицы охранялся куда лучше, чем многие, многие другие дома. Два охранника всегда стояли на выходивших на улицу воротах, а за вторым садом располагалась караульная комната, где всегда кто-то был и внимательно прислушивался к звукам ночи. Охрана была выставлена также по заднему периметру дома, у конюшен, и просматривала все внешние стены.
Но вот сейчас, как ни странно, я, сидящий среди подушек на шелковом ковре в переднем саду, окруженный горящими масляными лампами и дымящимися курениями от насекомых, оказался полностью беззащитным. В левой руке у меня была зажата ароматная, шуршащая, плотная бумага — свиток с вертикальными рядами отчетливых черных знаков, которые складывались в нечто, весьма подходящее для весенней ночи, с песнями цикад и ароматами свежей листвы.
