Лю с трудом улыбнулась, и я подумал, как же она все-таки не похожа на свою госпожу — такое же тело, такое же лицо, но вот — другая улыбка, голос, другой взгляд — и передо мной лишь очень бледная тень прекраснейшей женщины Поднебесной.
— И знаете, что она еще успела сказать? — несколько веселее улыбнулась Лю. — Что если вы пожелаете, то долг этой бедной женщины (она скромно потупилась) компенсировать вам это маленькое огорчение. У нас достаточно времени.
На следующее утро потрясенная и недоумевающая столица гудела от новостей — и речь шла вовсе не о здоровье императора. Он был как всегда здоров. Новости же были иные — неслыханные, чудовищные.
Аресты сторонников и доверенных людей Ань Лушаня не прошли даром. Полководец не простил. И когда две недели назад на холодной северо-западной границе кончились дожди и земля чуть замерзла, сто пятьдесят тысяч пограничников Ань Лушаня, — а с ними неизвестно как завербованные им по ту, враждебную сторону, границы всадники из киданей и народов тонгра, си, малгал (о которых раньше никто и не слышал), — двинулись маршем на Чанъань.
Командира, который переместил даже десять солдат без приказа из столицы, ожидает годовая отсидка в тюрьме. И все же в течение нескольких первых дней все происходившее еще можно было как-то поправить, выдать за недоразумение.
Пока в городе Юйяне под грохот боевых барабанов Ань Лушань не провозгласил манифест о походе, цель которого была — свергнуть власть рода Ян.
ГЛАВА 16
ПРОЩАНИЕ С ЮКУКОМ
Никто на нашем подворье в это утро не замечал сухого холода, случайно уцелевших в затененных углах хрустящих льдинок — остатков испарившегося снега. Все были заняты. Мы лихорадочно закупали и готовили к отправке шелк.
Очень немногие знали, что это последние наши закупки. Торговый дом Маниаха готовился исчезнуть из Чанъани, на которую надвигалась большая беда.
Юкук сидел на тюке с обрезками товара передо мной, стоящим, и его сотрясала мелкая дрожь.
— Старый мой друг, — сказал я, — тебе нечего бояться. С тобой все в порядке. Но ты очень устал.
Юкук прерывисто вздохнул. Я никогда не видел его таким напуганным — маленьким, с щетинистой седой головой на очень тонкой шее, с извиняющимися тоскливыми глазами. Раньше на этом лице старого подобревшего бандита постоянно мелькала какая-то странная ехидная улыбка; он усмехался так, будто знал какой-то секрет: о том, что будет со всеми нами, когда даже просто стоять прямо окажется достижением.
Но когда накануне утром он не появился с докладом, а потом все-таки приковылял и выговорил сиплым дрожащим шепотом: «Господин, я очень устал», — мне показалось, что дело действительно плохо.