Письмо это, скрученное в трубочку, залитое воском и утопленное в сосуде с кунжутным маслом, еще качалось на боку верблюда, мерно шагавшего по Великому пути в штаб-квартиру торгового дома, а автор его уже лежал недвижимо, скрючившись на боку, среди пробуждавшегося сада, который теперь пришлось таким странным образом покинуть мне.
— Ну, и кого нам слать Мелеку на замену? — негромко спросил меня вскоре после этого брат, сидевший рядом со мной под зревшими на ветвях золотыми персиками.- Может быть… согласишься ты сам? Ты же любишь их столицу, ты говоришь на языке империи, и даже читаешь и пишешь. Здесь тебе, я знаю, стало скучно. А когда из империи такого размера приходят слова о «странных и тревожных известиях», после чего написавшего их убивают… В общем, тут как раз то, что тебя немножко подбодрит.
С того разговора прошло уже полтора года, но и сегодня я знал ненамного больше, чем тогда.
Последняя неприятность постигла меня, когда я уже сползал со стены, окружающей громадный квартал Восточного рынка, средоточения самых дорогих удовольствий имперской столицы. Стражи тут было немного. Квартал этот (да что там — город в городе) охранялся самими его обитателями так, что столичной страже и не снилось. А поскольку сам я был не последним из этих обитателей, то хорошо знал темный, не очень известный охране участок стены, где кладка была старой и расшатанной, черепица заросла травой и не скользила и вдобавок к стене прислонилось старое дерево гинкго с его веерообразными листиками с серебристой подкладкой и корой, похожей на застывшую грязь. По дереву-вниз, и…
Я рассчитывал сползти с внутренней стороны стены на безлюдную глухую улицу, где были мои же склады простого белого шелка для отправки в громадный и ненасытный Бизант. Но именно там, под стеной, почему-то разместился на ночлег известный всему Восточному рынку персонаж, носивший откровенно фальшивое имя Удай-Баба, с ударением на последнем слоге. Профессиональный святой, то есть проповедник лично изобретенной им религии, был перманентно грязен, бородат и космат. Правда, в отличие от прочих пророков Инда и Бактрии, он был вполне нормален и разумен — стоило только присмотреться к его ехидным глазам навыкате между вывороченных красных век. Кстати, после двух-трех бесед с Удай-Бабой на темы вечности, воздаяния и плотской любви как религиозного ритуала у меня возникло неопределенное подозрение, что, кроме проповедей, он занят такой же, скажем так, торговлей шелком, что и я. Уж очень удобно быть человеком, которого никто не спрашивает, куда он идет, почему появляется и исчезает и с кем разговаривает.