Внутри Северного вокзала, хотя ясно, что в 1993 году составы влекли сюда не паровозы и даже не тепловозы, но полноценные электровозы, воняло едким сырым паром. Было впечатление, что сожженным углем. И вот я стоял в этом паре, ждал, и первое появление в моей жизни словосочетания «Егор Летов» связалось у меня навсегда, теперь уже навсегда, с этим сульфурным паром. Ибо я открывал полученные пакеты там же на вокзале, в нетерпении, поскольку душа моя уже жила в Москве, но тело и разум временно пребывали в Paris. В тот день я, отойдя в сторону, меж двумя пустыми составами чуть ли не зубами разорвал конверт. Там были одиннадцать листов письма и вырезки. Одиннадцать для Тараса Рабко было немного, потому что он писал свои письма такими огромными буквами, что на странице бывало всего по десятку строчек. Он писал как бы для слепых, чтобы его могли читать без лупы. Тарас писал мне в тот раз, что нам нужно обратить внимание на Егора Летова и затащить его к нам (Тарас в это время занялся регистрацией Московского отделения НБП), что Егор Летов — идол молодежи, что он панк-идол, что если мы его привлечем, то к нам придет целое поколение панков. Поскольку Летов не только музыкальный идол, но и властитель дум русских панков. Юный гений Тарас Рабко оказался прав, и, действительно, Летов своим личным примером привел в зарождающееся движение вначале десятки и сотни, а в конечном счете — тысячи людей. Роль Тараса в организации национал-большевистского движения очень сильно недооценена, сам он скромно и молча ушел от нас по своим причинам, скорее, даже не ушел, но отошел в сторону, к тому же его в те первые годы заслонял своей тенью более яркий, но и более поверхностный Дугин. Впрочем, я слишком забежал вперед… А тогда я стоял в сульфурных парах и вынимал из грубого советского конверта газетные вырезки, прихваченные чуть по краям советским клеем, канцелярская культура моей Родины в те годы была грубой. В одной из газет в интервью Летов делился с журналистом впечатлением, которое оказала на него моя книга «Дисциплинарный санаторий». Он цитировал мою книгу с восторгом. Как раз тогда в 1993-м она и вышла в издательстве «Молодая гвардия» под одной обложкой с «Убийством часового». Так вот слились сульфурные пары в моём чувственном мире с Егором Летовым.
Первая живая встреча с Летовым состоялась в московской «двушке» вблизи метро «Измайловский парк». Точнее, вдали от метро, потому что помню, что нам пришлось ночью бежать к метро через этот самый парк довольно долго. Все тот же Тарас был со мною. Явившись по данному адресу, мы нашли сибирских панков в обычном, как оказалось, для них загуле. В коридоре лежал парень в бессознательном состоянии, из ванной доносились шумные стоны любовной пары. В большой комнате вокруг составленных вместе столов без скатерти сидели сибирские панки, но Летова среди них не было. Помню Манагера, помню, что был Роман Неумоев и музыканты «Гражданской обороны» и «Родины». Вскоре Летов пришел, мы познакомились, он сел рядом, и вдруг их всех втянуло в водоворот теологического спора. Насколько я мог судить, их познания в теологии были познаниями недавно соприкоснувшихся с религией советских ребят, но они изо всех сил изгибались и изощрялись в казуистике, как будто опытные спорщики. Спор сопровождался распитием исключительно водки, в качестве закуски служили, помню, салаты на бумажных тарелках. Столы, как я уже упомянул, были без скатерти, квартира выглядела не просто бедно, но так, как будто ее посетила бригада судебных приставов, не оставивших хозяевам ничего лишнего. Голая и убогая, короче говоря. Но они же были панки, и в этой квартире их принимал, видимо, хозяин — московский панк, потому аскетичность, видимо, была желаема и приветствовалась как правильный образ жизни. Когда мы с Тарасом бежали через парковый лес к метро, мы обменялись мнениями: Егор нам понравился, он был немногословен, зол, его слушали с уважением, хотя и, не раздумывая, возражали. Его облик: длинные волосы, усы, бородка, затрапезные простые очки, его скоромная тощесть — все располагало к нему. Даже церковный спор к нему шел, в нем присутствовала какая-то монашеская простота, простота религиозности. Или религиозность простоты. Мы не сумели в тот первый раз, как говорят, «загрузить» Егора создаваемым движением, то есть Национал-большевистской партией. Но были уверены, что нам удастся это сделать. Главное, что мы с ним познакомились, так мы решили. От этого эпизода остался запах водки и салатов из бумажных тарелок.