— Кажется, мистер Розен — еврей, и мне, конечно, жаль, если я оскорбила его в лучших чувствах. Но если он такой чувствительный, ему полезно пообщаться с людьми, которые ему сообщат кое-какие упрямые факты из повседневной жизни.
Лоуренс вернулся к столу и остановился за спинкой стула Айрин. Он казался таким утомленным, таким измочаленным; тихо-тихо заговорил:
— Думаю, нет смысла притворяться, что все у нас в порядке и наш ужин идет своим чередом. Смею предположить, что всем вам сейчас хочется уйти отсюда, и я вполне разделяю ваше желание. Пегги, дорогая, — обратился он к жене, — можно тебя на минутку?
— Конечно, почему нельзя? — откликнулась Пегги и вышла из столовой вместе с Лоуренсом.
— Айрин, — молвила опечаленная Эмили дочери, — ты могла бы и помолчать, не рассуждать о таких деликатных вещах. Женщинам вообще не подобает произносить пылкие речи — как бы там ни было.
— Ах, мама, — возразила Айрин, — зачем казаться глупее, чем на самом деле? Ступай и прочти сказочку на ночь своему внуку, а нас, взрослых, оставь в покое! — И вновь холодным взглядом оглядела всех гостей. — Я приношу вам свои извинения, если вы считаете, что я устроила отвратительную сцену, но ничего не могу с собой поделать. Я в Америке уже три дня, и эта страна вызывает у меня только тошноту. Остается только искренне надеяться, что я больше никогда ее не увижу!
Помолчала немного и продолжала:
— По-моему, все вы в той или иной мере разделяете чувства Лоуренса, своего друга. Зачем же удивляться, что европейцы потешаются над вами? У вас ничуть не больше представления о том, что на самом деле происходит в Германии, чем у индейца племени сиу, живущего среди прерий в штате Южная Дакота. Там, в Берлине, я в основном защищаю вас, заверяю своих друзей, что они неправы, что все здесь интеллигентные, прогрессивно мыслящие люди, просто тяжелые на подъем. Теперь, когда я вернусь в Берлин, попрошу их извинить меня, скажу, что сильно заблуждалась в отношении вас.
Остальные гости тоже встали и, вежливо пожелав Эмили спокойной ночи, покинули дом. Рейнольд тяжело, грузно опустился на стул, помешивая ложечкой пролитое на блюдце кофе.
Эмили, пораженная, впилась глазами в дочь. Трудно даже представить, что заставило ее проявить такую агрессивную невоздержанность. Сама Эмили не голосовала с 1924 года и твердо считала, что политика — это удел ирландцев. Пусть занимаются ею, если им охота.
— Вот уж рада, что мои сыновья не воспитываются в этой идиотской стране! — добавила Айрин.
Отворилась дверь, в столовую вошла Пегги — явно нервничала, но старалась держать себя в руках. «Ох, как плохо сейчас все обернется», — поняла Эмили.