Я лежу, не дышу, смотрю на него, а когда он подошел совсем близко, тут у меня и сердце стучать перестало, потому что «дзынь!» — громко и четко всего только в ярде от меня раздался тот самый звук.
Что это звенело, где оно было — убейте, не могу сказать. Может, это и генерал, но только тогда Бог его ведает, как он это сделал, потому что руки его в тот момент висели без дела, я хорошо видел. Звук от него послышался, это да, только мне показалось, что звенело где-то у него над головой, но это был такой бесплотный, нездешний, недобрый звук, что про него так просто не скажешь, откуда он слышался.
Генерал его вроде как даже и не заметил, а пошел себе дальше и скоро исчез из виду, а я уж, можете мне поверить, секунды не потерявши, выкарабкался из своего логова и драпанул к себе, и хоть бы теперь все призраки Красного Моря стали хороводиться по дому вдоль и поперек, я бы и носа не высунул взглянуть на них.
Я никому и слова не сказал, но про себя решил, что и не минутку лишнюю в Кломбер Холле не останусь. Четыре фунта в месяц неплохие деньги, но ими человеку не заплатишь за потерю душевного покоя, а может статься, и самой души, потому что, если уж где завелся дьявол, то не знаешь, какую ловушку он тебе придумает, хоть и сказано, что Провидение сильнее врага рода человеческого, но на себе я этого проверять не согласен.
Я понял, что над генералом и всем его домом нависло какое-то проклятие, а проклятие должно пасть на головы тех, кто его заслужил, а не на богобоязненного пресвитерианина, который за всю жизнь ни разу с праведной тропы не оступился.
Сердце у меня болело за юную мисс Габриэль, потому что она красотка и добрая девушка, но я помнил, в чем мой долг перед самим собой, и знал, что должен идти вперед, не оглядываясь, как Лот вышел из греховных городов равнины.
Этот ужасный звук все звенел в моих ушах, я не смел оставаться один в коридорах — вдруг еще раз его услышу! Я только и ждал, пока представится случай предупредить генерала об уходе и перейти куда-нибудь туда, где бы можно жить среди добрых христиан да поближе к церкви. Но небеса так назначили, чтобы первое слово произнести не мне, а генералу.
Дело было, кажется, в начале октября. Я задал овса лошади и выходил из конюшни, как вдруг вижу — здоровенный тип прыгает на одной ноге по подъездной аллее, ни дать ни взять огромная потрепаная ворона, а не человек. Вытаращил я на него глаза, и тут мне в голову пришло, что это, может статься, один из тех бандитов, о которых говорил хозяин. Так что я, недолго думая, схватил свою дубинку да примерился ею к башке этого урода. Увидал он, как я подхожу, и прочитав мои намерения в моем взгляде — а может и в моей дубинке, когда я ею замахнулся, — вытянул из кармана здоровенный нож и принялся изрыгать такие богохульства, что я сразу понял: не отступлюсь от него — погублю свою душу безвозвратно. Этот негодяй говорил такие слова, что я по сию пору удивляюсь, как его не испепелило на месте.