— Ридарета, — сказал он, все еще плача. — Мою дочь зовут Ридарета… Маленькая гаррийская принцесса.
Рапис с трудом встал и, держась за стену, на нетвердых ногах вышел из каюты. Какое-то время он стоял в тени надстройки, затуманенным взором наблюдая, как матросы ловко перегружают бочки с вином с торгового барка. Он долго над чем-то размышлял, наконец крикнул, вернее, хотел крикнуть, но просто сказал:
— Раладан!
Его услышал какой-то матрос.
— Да, господин капитан! — услужливо крикнул он. — Лоцман! Лоцмана к капитану!
Рапис повернулся и пошел к себе в каюту, слабеющими руками придерживая мягкий горячий клубок, скрытый под камзолом и рубашкой. По дороге он еще раз заглянул в каюту Эхадена. Он бросил взгляд на лицо друга, на блеснувший на полу Рубин, наконец долго смотрел на все еще неподвижную Ридарету. Потом двинулся дальше, держась за стену. Он открыл дверь в свою каюту, сделал два неуверенных шага — и упал.
— Скорее, Раладан, — тихо проговорил он. — Скорее, Раладан. Приди ко мне.
Веки его потяжелели. Он все еще не чувствовал никакой боли.
— Приходи, Раладан. Ско-рее…
Светало. Море было спокойным, дул легкий северо-западный ветер. Палуба огромного корабля без флага на мачте была пуста, если не считать спавшего посреди канатов на корме матроса и неподвижно стоявшего у мачты лоцмана. Застывший взгляд полуприкрытых глаз лоцмана был направлен куда-то в сторону горизонта. Могло бы показаться, что это не человек, а каменная статуя.
Кроме легкого поскрипывания такелажа и плеска воды за кормой, на палубе не было слышно никаких других звуков. Но вот где-то в глубине корабля раздался грохот, словно кто-то с размаху захлопнул дверь.
Лоцман даже не дрогнул.
Стук повторился, и из люка на палубе выглянула сначала голова, а затем и вся коренастая фигура старого боцмана. Встав посреди палубы, он огляделся по сторонам.
— Раладан; — хрипло спросил он, — что там?
Вопрос был не вполне ясен, но лоцман, видимо, понял, так как покачал головой и — не отрывая взгляда от горизонта — коротко ответил:
— Без Раписа ничего с этими скотами не сделать.
Боцман еще раз окинул взглядом грязную палубу, на которой валялись какие-то тряпки и кусок ржавого железа, посмотрел на неаккуратно поставленные паруса и сжал кулаки.
— Сучье отродье, — пробормотал он. — Всего одни сутки… Даже вахтенные. Сучье отродье… Я их, сукиных детей, научу.
Словно в ответ на слова боцмана, из-под палубы донесся шум: кто-то кричал, другой пытался его перекричать. На фоне воплей зазвучало пьяное пение.
— Они еще пьяные, Дороль, — сказал лоцман. — Всю ночь пили. И ты вместе с ними. Только ты перестал, а они не перестанут, пока ром не кончится. Тогда они вышвырнут нас за борт.