— Что с вами, бабушка?
— Ничего… так… думала, молилась и слезы как-то полились неожиданно.
Говоря это, она ласкала внучку, прижимая ее к сердцу.
— О, нет! Есть что-то… Здесь был председатель… Расскажите мне.
— Ничего, дитя мое.
— Как ничего? Это не те слезы, что вызывает прошедшее… Я знаю. Бабушка, не скрывайте от меня!
— Тебе представляется, милая моя!
— А хотите, бабушка, я скажу вам отчего вы плакали?
— Я?
— Да. Председатель хочет выпроводить от нас Дарского, хоть я и не знаю, в чем он ему мешает. Вы не смеете этого сделать, а он, по-своему, сейчас готов угрожать, что лишит меня наследства. Боже мой! Что же мне до его состояния! Я им не интересуюсь — будет с меня и своего.
— Бог знает, что болтаешь!
— Председатель, бабушка, болтает; у него только одни угрозы на языке за малейший пустяк. Не обращать на это внимания и только.
— Однако если бы можно было как-нибудь повежливее дать знать Дарскому… Неужели же для незнакомого человека терпеть столько неприятностей?
Юлия смешалась и покраснела.
— Как вам угодно, бабушка!
Старушка взглянула и заметила, что две слезы, крупные как жемчуг, навернулись на глазах девушки.
— Как? Уже? — спросила она.
Смущенная Юлия молча скрыла лицо на коленах бабушки, которая не могла произнести ни слова.
— О, Боже мой, — отозвалась она, наконец, — нужно же было моей слабой старости допустить, чтобы первый незнакомец, Бог знает кто, вскружил голову моему дорогому дитяти!
Юлия опомнилась и сказала тихо:
— Он не вскружил мне головы, но чувствую, что если бы я никогда больше не могла увидеть его, всю жизнь была бы я грустна, может быть, несчастна. Я еще не люблю его, но не знаю, что меня привлекает к нему.
— Тише, Бога ради, тише! Если кто услышит! Дитя мое, сжалься надо мною! Это наказание Божие!
И понижая голос, старушка прибавила:
— Едва видела его несколько раз, так накоротке… Не знаешь… Это ребячество.
— Да, ребячество! Попробуйте написать к нему, чтобы не ездил к нам и увидите.
Старостина посмотрела на внучку.
— В самом деле?
— Попробуйте. Что же мешает испытать? — сказала, грустно улыбаясь, девушка.
Но старушка не имела силы для подобного испытания.
Старик Дарский снова сидел под крестом на камне, когда Ян неожиданно возвратился из Домбровы. На вопрос о причине скорого возвращения, сын ничего не утаил, повторив даже весь свой разговор с председателем.
Старик улыбнулся с сожалением.
— Давнее воспоминание, давняя ненависть! — сказал он. — Пусть Бог простит ему, как я прощаю. Всегда, всю жизнь он был таким — вспыльчив до безумия, нагл до забывчивости. Видно и годы его не изменили. Одна добрая минута была у него в жизни, — в которую он оценил добродетели твоей матери. Не гневаюсь на него, что мстит мне за нее, я и до сих пор по ней тоскую. Каждый любит, как умеет: он продолжает свою привязанность — мщением, я — слезами… Но ты, — прибавил старик, — туда больше не поедешь?