Уж он брался за ручку двери, когда услышал голоса в передней. Он остановился опять в беспокойстве.
Якоб говорил с паном Линовским.
— О, сильно переменился, — говорил Якоб. — И это так скоро, так нежданно.
— Ну, да ведь, он теперь не хуже.
— О, нет, еще лучше, — отвечал Якоб. Теперь ему хоть кол на голове теши… Охотится на дикую козочку, и я даже знаю, на какую, — прибавил он, смеясь.
— Ну?..
— Или вы не догадываетесь, кто здесь в деревне красивее всех? На нее и вы острите зубы, и если бы не жена…
— А а!.. Это вы говорите об Уляне? Недурно выбрал! Но верно ли это?
— Верно, коли уж я говорю… А дайте табачку… Хорош!..
— Панский.
— Так целый свет знает уже об этом, — сказал про себя с гневом Тадеуш и быстро вошел в переднюю.
Разговаривающие смешались, табакерка спряталась; он едва кинул на них взгляд.
— Пане Линовский, завтра дашь мне счет. Якоб, огня, — сказал он и прошел.
— Барин что-то сердит, — шепнул Якоб, пряча табакерку в карман.
— Муж воротился, — сказал управляющий. — Но я помогу этому делу, сейчас я его опять отправлю к черту. Расположение поправится, я уж знаю, как ему угодить.
Целую ночь Таудеш думал только об одном, как бы отделаться от мужа, каким бы средством сделать эту женщину своею и навсегда. В расстроенную голову его приходили мысли, одна другой нелепее и неудобоисполнимее. То он хотел страшно мстить мужикам, то опять думал подкупить их кротостью, зажать им рот деньгами, то, наконец, вырвать ее и убежать далеко. Но все это были мысли, летающие в голове и мелькающие там, как ласточки по небу, ни одна из них не села в гнездо.
Они кружились, однако ж, в мозгу, пока далеко за полночь горячечный сон не сомкнул век, продолжая те мучения, которые испытывал Тадеуш наяву.
Его пробудило утро и щебетание птиц под окном. Едва он почувствовал себя в действительной жизни, и дневной свет открыл ему глаза, как вдруг пришло ему на память все вчерашнее, и состояние его сразу омрачилось. Самый страстный человек бывает не таков днем, как ночью. Неоспоримая правда, что впечатление дневного света умеряет наши чувства и мысли, присоединяя к ним стыд.
Рассудок говорит сильнее днем; страсти слабеют, человек остывает.
Редко совершаются преступления днем; в трезвом рассудке редко при свете солнца буйство; зато ночь — мать чудесных предприятий, исполинских намерений и любовных мечтаний.
Совершенно уже иначе и далеко холоднее глядел Тадеуш на свое положение днем. Он сознавал себя барином, сознавал Уляну своею крепостною, сознал свою силу и их слабость. Он начал рассуждать.
— Одно из двух, — думал он, — или открыто, в виду всех отнять ее у мужа, или окружить себя тайною так, чтобы в нее не проникли, чтобы то, что уже знают люди, показалось всем ложью. Это, однако же, невозможно… Ну, так первое. Первое также трудно и опасно. Что же начать? — думал он.