Из всех нас, делегатов, которым удалось пробраться через кордон, Орджоникидзе был к Ленину наиболее близок. Они встречались, как старые знакомые. Постоянно находились у них разные совместные дела. В памяти моей запечатлелось: уголок комнаты, где происходили заседания конференции, большое окно или арка, — уединившись во время перерыва и понизив голоса до шепота, коренастый и плечистый Ленин с головой Сократа, приложив горсточкой руку ко рту, доверительно, именно доверительно, совещается с Серго. О чем-то расспрашивает либо слушает, поглядывая куда-то на стену, всегда настороженный, внимательный. Время от времени он наклоняется к самому уху Серго, да, теперь, в эту минуту, он наставляет его — и вдруг хохочет тихонько, приподняв плечи. Невозможно передать эту кипучую натуру, всегда в движениях и в действиях, всегда неутомимую и находящуюся в непрерывных изменениях.
Серго задумчив. Уставившись в одну точку, он трогает свой крупный нос; иногда он поглядывает на Владимира Ильича, и в этом его взгляде и гордость за человека, с которым он беседует, и преданность ему, и еще больше неподдельной к нему любви.
Следя порой за ними, улавливал на продолговатом лице Серго радостное восхищение Ильичем, готовность следовать за ним до конца. Эти чувства Ленин возбуждал и среди других делегатов, но далеко не все умели вести себя с таким тактом, с такой чуткостью, какие обнаруживал Серго.
Во всех главных решениях конференции Серго принимал самое видное участие, выступал, обсуждал проекты резолюций, вносил поправки и изменения. Поведение его в смысле большевистской последовательности было безупречно и совершенно соответствовало основной линии Ленина.
По-прежнему Серго продолжал энергично уговаривать обоих плехановцев, по-прежнему в перерывах слышался его кавказский акцент, веселый смех открывал не менее веселые зубы, и каждой своей чертой, каждым своим движением он как бы свидетельствовал: будь что будет, а наше непременно возьмет. В этом не сомневайтесь, друзья!
То была прекрасная, заразительная уверенность, необходимая в нашем трудном деле, присущая и другим делегатам, но наиболее выразительная у Серго.
…Глядя на Серго, я сравнивал его с чешскими социалистами…
Серго тоже принадлежал к угнетенной национальности, причем национальный гнет со стороны царизма отличался особой жестокостью и хамством, Орджоникидзе горячо и преданно любил густо насыщенное синью, как бы спустившееся к самой земле, необъятно низкое небо Кавказа. Любил свои горы, то грозные, похожие на бастионы, как бы полуразрушенные гигантскими пушками, то нежные и мягкие в своих очертаниях, то покрытые сверкающей снежной бахромой, увитые зеленью, точно победными венками. Любил свой народ с его древнейшей культурой, а еще больше любил он свое большевистское подполье, крепкое содружество товарищей, их непреклонность и самобытность. В нем ни грана, ни скрупула не было той шовинистической закостенелости, которую все мы, делегаты конференции, замечали у чешских социалистов. Смешно было и говорить о национализме Серго!