Из большой гостиной слышался звонкий голос хозяйки, рукоплескания и хохот гостей.
— Народ свистит проезжающим в каретах министрам, Фрэнсис Бэрдет мечет громы в парламенте…
Смех в гостиной не умолкал; громче всех хохотал сэр Роберт Вильсон.
— Я думаю, что Россия изберет другой путь, — понизив голос, сказал Волконский, — но какой же путь указывает нам истинная любовь к отечеству? Любовь к отечеству, думается мне, не в стремлении главенствовать над Европой, не в военной славе… а в том, чтобы высоко поставить Россию в гражданственности… Однако наступает суровое время. Во Франции на престоле снова Бурбоны. В Германии немецкие венценосцы воспользовались народным движением, а теперь попирают права народа. В России…
Внезапно послышались легкие шаги, зашуршало платье, и они увидели перед собой хозяйку дома.
— Я вам помешала, — сказала она, улыбаясь и глядя то на одного, то на другого большими голубыми на выкате глазами. — Друзья мои, вы похожи на заговорщиков… я в этом деле кое-что понимаю… Идите лучше танцевать.
И, приложив палец к губам, она исчезла так же быстро, как появилась.
Широкое хлебосольство хозяйки, привычное для русских, удивляло гостей-англичан. Задавал тон сэр Роберт Вильсон и его друзья из вигов; они не стеснялись в беседе, и здесь часто повторялась шутка, которую приписывали Талейрану: «Как бы вместо колосса на Сене не возник колосс на Неве». Никто из этих светских болтунов не вспоминал о подвигах русских и русских победах в Саксонии и Франции, точно этих побед и не было.
Появился в Лондоне адмирал Чичагов, которого молва обвиняла в том, что он упустил Наполеона при Березине. Он был желчен, обижен, судил обо всем зло и тем тревожил русского посла. Лев Александрович Нарышкин — русский богатый барин — тоже неизвестно для чего жил в Лондоне, проводя время в манеже и на скачках, предпочитая охоту за лисицами в полях и рощах Англии охоте в своих имениях…
Лондонское общество, хорошо знакомое Можайскому, переменилось. Не стало французских эмигрантов, когда-то наводнявших Лондон. Они устремились во Францию; жажда мести и ненависть к народу переполняли их сердца. Они ехали во Францию мстить за то, что четверть пека считали ступени чужих лестниц, за дырявые шелковые чулки, которые приходилось носить на балах у английских вельмож, за то, что жили в сырых, мрачных домах Ист-энда, за то, что перед ними закрывали двери дворцов. Тридцать тысяч дворян со всех концов Европы устремилось в несчастную Францию, требуя чинов и имений. Молодежь, выросшая в эмиграции, знала Францию только по рассказам своих отцов и дедов, Францию Людовика XVI, Марии-Антуанетты.