То, что человек честно и преданно записывается в Ивановы, а ему вдруг напоминают, что он Абрам Моисеевич — этим читателя не удивишь. Известно: Абрам Моисеевич — пятно несмываемое. Ан, нет! Можно смыть. Доказано практикой соцстран на начальном этапе борьбы с религиозными предрассудками. Так, Зикмундам партия порекомендовала сходить в храм и окунуть сына-пионера в католики или в протестанты.
Словом, Вейсы, ставшие Зикмундами, застраховались сыном — пионером-протестантом. Его двоюродных братьев одновременно покропили в католики. Теперь уж можно было не бояться за свое место и не сомневаться, что мальчику обеспечена путевка в летний цековский лагерь на озере Балатон, защищенный от простых смертных детей колючей проволокой.
Но никогда нельзя знать, как говорят французы. Уже в 1949 году партия обнаружила у матери пионера-протестанта еврейско-палестинскую родню. А еще занимала пост заведующей сектором! С мужем цацкались дольше: его причастность к сионистско-фашистскому заговору сформулировали только в 1958 году.
Ему бы высшую меру! Но подошли либерально. Нашли возможным только отстранить от воспитания партийных кадров.
Зикмунды не обиделись на родную партию, тем более, что бывшему преподавателю ВПШ позволили читать лекции в университете. Снова пришлось начинать, можно сказать, с нуля, но Вейсам-Зикмундам не привыкать. В университет пришел лектором, а на пенсию ушел заместителем директора Института истории Венгерской Академии наук.
Таким образом, отставной профессор являет собой пример еврейской непотопляемости. И в то же время
— безграничной преданности передовым, но опасным идеям. Во время революции или контрреволюции (это уж как вам угодно) 56-го года он состоял в прогрессивном кружке "Петефи" и даже вслух высказывался за социализм с человеческим лицом. И опять не расстреляли: за грохотом братских танков, по-видимому, профессора не расслышали.
Но вернемся к сыну. Профессор и его жена сделали все от них зависящее, чтобы у сына не возникло вопросов по национальному вопросу.
Сидела, правда, в сознании мальчика, без всякого, впрочем, шевеления, некая заноза. В виде новогодних поздравительных открыток, приходивших папе с мамой из-за границы и почему-то ранней осенью, месяца за три до Рождества. Совсем невпопад. Открытки слала неведомая бабушка, мама его мамы, из неведомого Иерусалима. Иногда из того же Иерусалима наезжал к ним в Будапешт и дядя-поэт со странной фамилией Ави-Шаул. А потом приехала и дочь дяди-поэта и поселилась в Будапеште. Ее имя звучало тоже не по-венгерски: Брурия.