– В некоторых отношениях, миссис Кортни, вероятно, хорошо, что мы не могли связаться с вами раньше.
Старший врач набил трубку табаком и начал методично шарить по карманам.
– Спички на столе, – пришла ему на помощь Ада.
– О! Спасибо. – Он закурил и продолжил: – Видите ли, ваш сын служил в нерегулярной части, там не было записей о его родственниках, а когда он поступил к нам из Коленсо шесть недель назад, то был, скажем так, не в состоянии сообщить ваш адрес.
– Мы можем увидеть папу?
Дирк больше не мог сдерживаться – уже пять минут он ерзал и дергался на диване рядом с Адой.
– Вы увидите отца через несколько минут, молодой человек. – И хирург снова повернулся к Аде. – Так получилось, миссис Кортни, что вы избежали многих тревог. Вначале мы серьезно сомневались, сумеем ли спасти вашему сыну жизнь, тем более – правую ногу. Четыре недели существовало хрупкое равновесие, так сказать. Но теперь...
И он с оправданной гордостью улыбнулся Аде.
– Он здоров? – быстро, с тревогой спросила она.
– У вашего сына великолепная конституция – сплошные мышцы и решимость. – Врач кивнул. – Да, он на пути к выздоровлению. Будет прихрамывать на правую ногу, но если представить себе, что могло бы быть... – Он развел руками в красноречивом жесте. – Сейчас сестра отведет вас к нему.
– Когда он сможет вернуться домой?
– Скоро. Возможно, через месяц.
В тени задней части широкой веранды прохладно от ветерка, налетающего с госпитальных лужаек. Сотня высоких металлических кроватей вдоль стены, сотня мужчин в серых фланелевых ночных рубашках лежит на белых подушках.
Некоторые спят, кое-кто читает, многие негромко разговаривают или играют в карты и в шахматы на досках, поставленных между кроватями. Но один лежит и отчужденно глядит на пару жадных сорокопутов, которые хрипло ссорятся из-за лягушки на лужайке, – глядит на них и не видит.
Борода исчезла – ее сбрили, когда он был слишком слаб, чтобы противиться приказам старшей сестры, которая считала растительность на лице негигиеничной, и результатом стало некоторое улучшение самочувствия, что признал в глубине души даже сам Шон.
Долгое время защищенная от солнца, кожа нижней части лица гладкая и белая, как у мальчика; вместе с густой, жесткой массой черных волос ушли пятнадцать лет. Теперь стали особенно заметны густые брови, которые, в свою очередь, привлекали внимание к глазам, темно-синим, как тень облака на горном озере. Глаза еще больше потемнели, пока он обдумывал содержание письма, которое держал в правой руке.