– Я могу идти?
– Да. Офицер, который проводит до вокзала, ждет в коридоре. Он передаст вам прокомпостированный билет, будто вы только что сошли с поезда. Дальше доберетесь самостоятельно. Деньгами не сорите, лишнего внимания не привлекайте. – Генерал поднялся, хотел пожать на прощание Марку руку, но ограничился лишь короткой фразой: – Успехов. И без глупостей.
25 декабря 1949 года Марк Ривун остановился перед высокой обитой дверью дирижерской квартиры. За спиной визгливо уплывал лифт. О каменный пол звякнули металлические уголки нового чемодана. С подошв стекали грязные лужицы талого снега. Марк прислушался. Норкин был дома – скрипело старое кожаное кресло, пьяно чмокали пухлые губы. Позвонить? Карман утепленного кожаного плаща оттягивали ключи. Чекисты предусмотрительно вернули все личные вещи.
Марк самостоятельно открыл дверь и, не таясь, вошел в квартиру. Разуваться он не стал, задание следовало выполнить сразу. Альберт Михайлович заметил племянника, только когда тот оказался рядом с его креслом.
– Ты? – удивленно пялился дирижер на воскресшего племянника, сглатывая подступивший к горлу ком. – Откуда?
Марк молчал, выражая полное равнодушие. Норкин судорожно глотнул коньяк из залапанного бокала и попытался прикрыть страх излишней болтливостью. Но получалось плохо.
– Ты исчез. Мы волновались. Я сначала думал самое плохое… Мыслей себе не находил, то есть – места… Нет, все не так. Про тебя расспрашивали… Оттуда. И я не задавал вопросов. Сам понимаешь… А потом всё стихло, никто не интересуется. Я подумал, может, у тебя все в порядке. Ведь так бывает. Редко. А где ты был? У них?
Марк слушал унылое завывание морозного ветра за окном и поскрипывание окоченевших деревьев. Лысые неупругие ветки никак не помогут дирижеру. Тонкий слой снега лишь припорошил асфальт.
– А я оставил оркестр. Надоело. Надо уступить дорогу молодым. И с административной работы тоже ушел. Буду писать музыку. У меня столько творческих планов. – Норкин замялся и потупил взор. Рука плеснула остатки коньяка в бокал. – Я так журналистам заявил. И уже выдал одну симфонию. Ты не возражаешь? Мы ведь договаривались.
Он пригубил, но тут же отставил бокал. Спохватился.
– Да, ты еще не знаешь. У меня большая беда. Аделаида Наумовна погибла. Ее убили, подло убили. Рядом с театром. Из-за бирюлек и шубы! – Альберт Михайлович расплакался. – Теперь я один. Здесь. Совсем один.
– Скоро вы с ней встретитесь.
Марк произнес первую фразу после возвращения. От неожиданности Норкин ничего не понял и переспросил:
– Где? Она разве…