Ровный вой мотора обрывается, всхрапывают шестерни, истошно, как пружины старого матраца, скрипят тормоза.
Покровский сразу узнал шофера. Мудрено было бы не узнать дядю Лешу — своего первого учителя шоферского дела. Дядя Леша осторожно поднимает его с асфальта, и Юрий удивляется то ли силе этого щуплого мужичка, то ли своей детской легкости…
В кабине тепло. В кабине хорошо пахнет бензином и крепкими шоферскими папиросами. Мотор не заглушен, но Юрий замечает, что работает он как-то странно, постреливая на каждом обороте.
Юрий открыл глаза, перевел взгляд, на свои ноги. Штанины комбинезона отмякли и почернели, но самое неприятное было в том, как лежали ноги. Неестественно, как чужие.
— Пропали ноги, — сказал он вслух и услышал свой голос. Услышал и сразу почувствовал легкий укол боли и страха, — Неужели пропали?! — Теперь он смотрел не так спокойно, что-то сопротивлялось, топорщилось в нем, что-то никак не хотело мириться с приговором.
Покровский перевернулся на живот и пополз. Усталость навалилась на него, заставляя падать лицом вниз и жадно хватать пустой, разреженный воздух.
Что-то беспокоило его. Было ощущение потери. Кажется, он действительно что-то позабыл на месте последнего отдыха. Юрий искал, обшаривая себя руками, убеждая, что все в порядке… Посмотрел на руки. «Перчатки! — понял он, — Перчатки я там оставил!»
Это была серьезная потеря, но вернуться назад он не мог. Понимал — надо, но не мог. «Да вон же дорога! Куда она денется? Доберусь без перчаток». Дорога действительно была близко. Возвратиться назад, когда двигаешься со скоростью сто пятьдесят метров в час, — слишком большая роскошь.
Жажда превратилась в пытку. Перед глазами струилось, рябило что-то текучее, прекрасно-холодное. Он все время искал глазами в траве и наконец понял, что ищет прошлогодние ягоды. Но эта земля рождала только сосны, сухую траву и пыль. Он вспомнил болота возле Торбеевского озера. Моховые кочки, покрытые прошлогодней темно-красной клюквой. Когда ягоду раздавишь зубами, язык обжигает кисло-горькой влагой…
— Машина остановится, — говорил он вслух, — подойдет шофер. Я попрошу пить. Он вынесет из кабины солдатскую флягу. Помнишь, какая фляжка у дяди Леши?
Покровский очнулся от звуков своего голоса. Он разговаривал вслух, но это не удивило его. Странно было то, что разговаривал он не с самим собой, а с кем-то, кто отвечал. Это плохо. И врачом не надо быть, чтобы понять.
Он поглядел в небо, увидел бело-розовый след и крохотную стрелку самолета. Когда-то он любил смотреть на такие полосы.