– Никак нет. Но иначе будет сильная опухоль от удара, глаза закроются. А так – менять буду все время, часа через два пройдет.
– Ладно, заматывай. Но чтоб на два часа, не больше. Мне и ночью видеть надо.
Через пять минут голова Слащева была перебинтована легкой повязкой, придерживающей тампоны и примочки. Генерал уселся поглубже в бричку, надвинул на лоб фуражку. Приказания отдавал, как шахматист, играющий вслепую. Он не хотел, чтобы кто-либо видел его с повязкой на голове. Весть о ранении командующего во время боя – это все равно что лишняя дивизия у противника.
Но от солдатского беспроводного телефона ничего нельзя утаить. И, как в детской игре в исковерканные слова, передаваемые шепотом по цепочке, первоначальное известие вдруг начинает обрастать нелепыми и ужасающими подробностями.
Нина Николаевна узнала о ранении командующего в местечке Магдалиновка, куда перевез ее денщик Пантелей, как только красные стали подходить к Черной Долине. Она стояла возле плетня, наблюдая за телегами с ранеными, тянущимися по большаку в тыл, к Чаплинке. Придерживала руками живот. Косынкой – от пыли – прикрыла лицо.
Уже смеркалось, солнце заходило за Днепром, за Херсоном, и ветер гнал на закат полосы дыма, делая вечернюю зарю мутно-кровавой. Пыль от телег лезла в ноздри. Раненые переговаривались, кричали, делясь новостями.
Ездовые, мобилизованные пожилые дядьки, были мрачны, сидели ссутулившись. Когда везешь раненых, кажется, будто все уже обрушилось и поражение неминуемо.
– Капитан, – услышала Нина хриплый басок офицера, руки и шея которого были перебинтованы, – командующего ранило. В голову.
– Тяжело?
– А разве бывает в голову легко?
– И-и, ваше благородие. Дуже сильно вдарило ему в голову железякой. Ничего как есть не видит, – громко откликнулся солдат с другой телеги. Он был с забинтованной от макушки до рта головой, и ему казалось, что уже никто ничего не слышит и не видит. Поэтому не говорил, а выкрикивал слова.
– Чего болтаешь, дурак! – оборвал его капитан. – Генерал на своем месте.
– Ну как же! Я сам видел! При мне его вдарило! – не унимался солдат. Он выкрикивал еще что-то, но телеги уже уехали далеко, и Нина Николаевна слов разобрать не могла.
Первым порывом было: догнать телеги и обо всем расспросить. Но она отказалась от этой мысли, вернулась во двор. Шарахнулись куры. Пантелей испуганно вскочил с прысьбы, где не спеша докуривал свой тютюн.
– Седлай коня! – приказала Нина Николаевна.
– А? Что? Куда? – закудахтал Пантелей, который никак не мог привыкнуть к взрывному характеру своих хозяев. – Нельзя вам, Нина Николавна! Чижолая вы!..