– А кто трогает-то?
– Как вы повелели, никто. Но она все равно беспокоится и подозвала, значит, меня и доложила, что эту гражданочку, которая на сносях, она не раз видела. У них там в селе слащевский штаб стоял. Так эта дамочка – генеральша, самого Слащева жена.
Кольцов помолчал.
– Удача-то какая! – сказал Грец. – Золотая рыбка приплыла. Мы ее с собой на ту сторону прихватим.
– И что же? – спросил Павел. – Ребеночка, что ль, слащевского собираетесь воспитывать?
– Да ребенок – тьфу! Это нам без разницы. А поводок от Слащева в руках держать будем. Даже если особой пользы не получится, все равно генералу переживание устроим.
– Переживание ему на поле боя надо устраивать, – сухо сказал Кольцов.
Грец замолчал, чувствуя, что комиссар не хочет оценить его находчивость, его открытие и чудесный замысел. Не получался у Греца контакт с комиссаром. Вражина, да и только!
Кольцов ощущал в молчании особиста, в его сопении чудовищную и все возрастающую ненависть. Странное дело, воевали они на одной стороне, но между ними было меньше понимания, чем между Павлом и этой генеральской женушкой.
Совместные бои, в которых, надо сказать, Грец проявил себя смелым и находчивым бойцом, на время уменьшили остроту взаимного неприятия, но сейчас все возвращалось на свои места. Интересно, если действительно удастся построить коммунизм, какая роль будет отведена таким, как Грец? Что они будут делать? Они же не смогут жить без питающего их чувства вражды. Да что там этот маленький особист? Ведь он, Кольцов, встречал таких грецев, обладающих высоким званием.
Впрочем, Кольцов не хотел ссоры. Им предстояла еще тяжелая переправа.
– Тарас, перед нами беременная женщина, – сказал Кольцов. Он впервые назвал особиста по имени, желая, чтобы его поняли как можно лучше. – Мы, большевики, не воюем с беременными и не используем их состояние для своей выгоды. Даже царские жандармы этого не делали. У нас есть свой кодекс чести. Поэтому я сейчас отведу эту женщину к беженцам, пусть ee там покормят и пусть потом, когда мы уйдем, отправляется, куда она хочет: хоть молиться, хоть рожать.
– Да рано ей еще рожать, – в сердцах возразил Грец. – Ha седьмом месяце, не боле. Уж я-то знаю, у самого четверо байстрюков. А так она – нормальная пленная. Мы все сделаем по закону.
– Разговор окончен, – отрубил Павел.
Он сам отвел генеральшу вниз, к беженцам, которые скопились в разоренной внутренней церкви – кто спал на узлах, стеpeг добро, кто ходил из угла в угол. За порядком наблюдал, сидя на табуреточке у входа в алтарь, старец Савватий. Никого не пускал туда, полагая, что хоть храм и поруганный, нуждаюцщйся в новом освящении, но все равно алтарь есть алтарь – место, запретное для мирян.