Они ехали по дороге в Натчез, откуда намеревались направиться в Техас, а в фуре, проехавшей перед ними, они увозили все, что неумолимый кредитор дозволил им взять из дорогого для них дома.
Полковник сидел грустный, низко опустив голову. В первый раз в жизни он чувствовал себя глубоко униженным, и это чувство заставило его выехать так рано: он старался избегнуть встречи со знакомыми лицами, боялся видеть их огорченными. К тому же еще одно обстоятельство вынуждало спешить: пароход отходил из Натчеза на заре и необходимо было поспеть в город к этому времени.
Старшая дочь плантатора грустила не меньше его, имея на то свою причину.
Всю ночь Елена не сомкнула глаз ни на минуту и теперь лицо ее было мертвенно-бледным, под лихорадочно блестящими глазами лежали темные круги. Она не обращала внимания ни на что встречавшееся по дороге и едва отвечала на замечания сестры, с которыми та время от времени обращалась к ней, очевидно, желая развлечь ее. Но и у самой Джесси, всегда веселой, было тяжело на душе: ей не хотелось расставаться с домом, где она выросла, и страшно было заглянуть в будущее, где, вместо роскоши и довольства, их, вероятно, ожидают многие лишения, как и предупреждал ее отец.
Елена вовсе не думала о перемене жизни, она не боялась бедности и примирилась бы со всеми лишениями, лишь бы Чарльз оставался верен ей! Но он изменил, и теперь ничто уже не интересовало ее. Она чувствовала, что не может ни забыть его, ни простить, и горе с новой силой охватило ее, когда повозка поравнялась с фермой Кленси. Елена думала: "Вот здесь спит тот, кто на всю жизнь сделал меня несчастной. Неужели он может спать?"
Чувство ее было так сильно, что, несмотря на все старания, она не могла скрыть его, и счастье, что отец, поглощенный собственным горем, не обратил внимания на дочь. Сестра же заметила ее волнение и угадала причину, но не сказала ничего, зная, что есть минуты, когда выражение участия даже самого близкого человека бывает неуместным.
Джесси была рада, когда дом и ферма Кленси скрылись из виду.
Если бы Елена могла проникнуть через стены этого белого домика и увидела лежавшую в постели, по-видимому, мертвую или умирающую женщину, и рядом другую постель, нетронутую, если бы кто-нибудь мог сказать девушке, что тот, кто привык спать в этой постели, теперь лежал в холодном болоте, под темным сводом кипарисов. Удар был бы не менее силен, но она перенесла бы его легче, в сердце не осталось бы той горечи, которая наполняла его теперь.
Но Елена не знала ничего из случившегося - ни кровавой драмы, разыгравшейся на опушке леса, ни грустной сцены на ферме. Знай она все это, она тоже плакала бы, как теперь, прощаясь взором с жилищем своего милого, но плакала бы от горя, а не от досады.