— Ты всегда ходишь в этой одежде?
— А что?
— Ничего. Просто я тебя всегда вижу в этих джинсах.
— У меня и другие есть. Утром в них по лесу бегала.
— По лесу? — машинально переспросил я. И спохватился: — Никого посторонних не видела? Утром кто-то лес поджег?
— Я не поджигала, — испуганно ответила она.
Меня кинуло в жар от ее слов.
— Да? — сказал я как можно равнодушнее, боясь спугнуть минутную доверчивость. — А от чего он тогда загорелся?
— От газеты.
— От какой газеты?
— От «Пионерской правды». Я хотела пещеру поглядеть, а там темно.
— Какую пещеру?
— А у камня. Вы ее видели.
— Какая же это пещера? Человеку поместиться негде.
— Там еще поворот есть, дыра такая сбоку.
— И ты туда лазила?
— Не, не лазила. Хотела посмотреть, а газета упала и траву зажгла. Я и убежала…
Ну вот теперь все ясно. Так я и знал, что это Волька набедокурила. Но, странное дело, я нисколько не сердился на нее. Надо же, такая пронырливая! Настоящий Волчонок. Вот если бы она еще и про револьвер сказала, прямо бы расцеловал. Но про револьвер я прямо спрашивать не стал, чтобы не напугать. К тому же успел заметить Таню с тетрадками, нырнувшую в свою калитку.
— Знаешь что, — сказал я. — Ты погоди меня здесь. Мы с тобой сходим, исследуем эту пещеру. Фонарь возьмем, хороший, пограничный.
— Не, не надо.
— Почему?
— Сейчас не надо, — замялась она. — Потом.
— Почему потом?
— Так…
Мы стояли друг против друга и молчали. Поселковая улица была пустынна. Прогремел мотоцикл, оставив на окаменевшей дороге сизую вуаль, разбудив собак во дворах. Из-за дальнего угла вышли трое школяров, неторопливо направились в нашу сторону. Они-то и заставили меня поспешить к Таниной калитке.
«Ну и Волька! — с неуместным восхищением думал я, пересекая улицу. — Наши ребята узнают, по чьей милости сегодняшний недосып, они ей зададут. И так накопилось против нее, а теперь увидят на берегу — нарушила или не нарушила, — все разно задержат. На всякий случай. Чтобы опять чего не натворила».
Но мне не хотелось ее ругать. Она была «моим пленным». Говорят, так было на фронте: солдат, взявший «языка», берег его пуще самого себя, даже гордился им…
— Вы? — удивилась Таня, увидев меня на пороге, — Проходите, раз уж п-пришли.
Я шагнул на середину комнаты и заоглядывался, не зная, что говорить.
— Тань, — сказал я, чтобы только не молчать. — Как вы относитесь к сверхсрочникам?
— Хорошо. А чт-то?
— В мае мне домой. Может, все-таки остаться?
— Серьезный воп-рос, — засмеялась она, как мне показалось, насмешливо. И вдруг спросила: — А вам не по-попадет? За то, что ко мне зашли?